Этажом ниже, в тот самый момент, когда Алина подходила к окну, в зале громко и торжественно начали бить часы. Реймский собор величественно звонил в свои колокола, возвещая миру о приходе нового часа.
Борис, вжимавший лицо в собственный, лежащий на столе локоть, блаженно улыбнулся в рукав рубашки. Какая же все-таки красота — и на взгляд, и на слух! Как это прекрасно, что на свете существует такая красота, не подвластная ни времени, ни смерти.
Удар, другой, третий… Наверное двенадцать… странно, ему казалось, что уже должно быть не меньше часа. Но это и лучше, что двенадцать — можно будет дольше слушать этот чудесный звук, слушать и смотреть на миниатюрные бронзовые статуи, и стрельчатые окна, и башни… слушать и смотреть…
Он поднял голову, взглянул на часы, его взгляд скользнул чуть над ними, и Борис не особо удивился, увидев Аену.
Кукла, раскинув ноги, сидела на опущенной крышке рояля, у дальней стены залы. Ее мокрые волосы прилипли к голове бесформенным комом. На месте носа, там, где голову пробил острый прут ограды, зияла дыра, превратившая глупое резиновое лицо в кошмарную сифилитичную маску, и даже с такого расстояния Лифман видел, что ее стеклянные кукольные глаза смотрят точно на него — смотрят насмешливо и обвиняюще. Ему показалось, что нейлоновые ресницы приветственно колыхнулись.
А вот и я! Посмотри, что ты со мной сделал! Наташке это не понравится! Думал, избавишься от меня? Неправильно ты думал!
— Вернулась, сука?! — негромко произнес он и встал. Часы продолжали бить, но теперь их бой походил на тревожный звук набата, грохотом отдававшийся в его голове. — Опять ты здесь?!
Конечно, это было глупо. Кукла не могла вернуться сама. Это ведь кукла. Всего лишь отштампованная резина!
Борис вздрогнул, вдруг совершенно отчетливо представив себе, как Аена слезает с ограды, забирается в дом и поднимается по ступенькам, припадая на изгрызенную ногу и укоризненно качая продырявленной головой. У него вырвался тонкий агонизирующий хрип, и он сорвался с места и бросился к роялю. На этот раз он не станет выбрасывать ее в окно, на этот раз он спалит ее в камине, превратит в дурно пахнущую черную лужицу, и кто бы ни принес в дом эту проклятую игрушку, он не получит его безумия, на которое так рассчитывает!
…Люди ведь все разные и могут весьма оригинально сходить с ума. И так интересно наблюдать за этим процессом…
За спиной продолжали бить часы. Звон густел, обретая мощь и размах, и казалось, что в зале уже звонят в настоящие колокола, которые, рассекая воздух, тяжело раскачиваются взад и вперед. Рояль с сидящей на ней куклой был совсем близко, и Борис уже протянул вперед руку с хищно скрюченными пальцами, когда что-то подсекло его чуть выше талии — что-то тонкое, тотчас же порвавшееся под тяжестью с силой налетевшего тела.
Он успел сделать еще один шаг — нога едва-едва коснулась подошвой узорчатого паркета, когда сзади раздался странный нарастающий звук, похожий на свист. Что-то с силой ударило его в спину, он услышал сочный, отчего-то показавшийся очень забавным хруст и тотчас же почувствовал внутри обжигающий холод. Вдруг куда-то исчез воздух из легких, что-то горячее и густое заполнило горло, поднимаясь к губам, хлынуло из них, потекло по подбородку, и весь мир превратился в боль и недоумение, еще более сильное, чем боль. Ноги подкосились, его потянуло к полу, но почему-то он не смог упасть, а потом наползла густая удушающая тьма, в которой Борис все же еще успел услышать последний и самый громкий прощальный удар часов.
Она перестала кричать и теперь только тонко скулила, извиваясь высоко над землей. Нет, не над землей. Слишком хорошо она помнила, что там, под ней. Высокая железная ограда, хищно торчащие острые прутья, которые прошьют ее тело, словно масло. Игрушка, висевшая на них, была моделью ее собственной смерти. Она успеет почувствовать боль или умрет сразу, когда прутья пробьют ее тело, а один войдет в затылок и выйдет между глазами? Услышит ли она это.
Кричать было нельзя — с каждым криком тело словно бы становилось еще тяжелее. Пальцы, намертво вцепившиеся в узкий резной деревянный карниз, сводило судорогой, они были готовы разжаться в любую секунду. В темном проеме окна над ней никого не было. Алина снова попыталась подтянуться, упираясь ногами в мокрую стену, и они снова соскользнули, и от толчка она чуть не полетела вниз. Майка задралась, и порывы ветра полосовали мокрую спину. Дождь хлестал ей в лицо, ослепляя, стекал в раскрытый рот, и, задыхаясь, она снова попробовала подтянуться, чтобы забросить хотя бы одну руку на подоконник, когда в окне вдруг появилась Харченко — она подбежала так стремительно, что налетела на подоконник, и перегнулась далеко вперед, испуганно вытаращив глаза, и на какое-то мгновение Алине казалось, что сейчас Ольга перекувыркнется через подоконник, и они вместе полетят вниз. Она выбросила обе руки и поймала Алину за правое запястье в тот самый момент, когда ее пальцы с обломанными ногтями, разжавшись, соскользнули с карниза, и Суханова повисла на одной руке, отчаянно размахивая второй в воздухе, точно призывая кого-то. Окно под ней с грохотом отворилось.
— Хватайся второй!.. — прохрипела Ольга, уперевшись коленями в батарею и судорожными рывками пытаясь втащить Алину на подоконник. Мокрая рука упорно выворачивалась из ее пальцев. — Быстрее! Уцепись за что-нибудь! Я не могу!..
— Не получается! — с яростным ужасом прокричала Алина, безуспешно пытаясь схватить Ольгу другой рукой. Харченко с перекошенным лицом сползала все дальше и дальше, из ее прикушенной губы по подбородку тонкой струйкой текла кровь, на висках вздулись вены. — Тяни! Тяни! Не отпускай! Пожжалуйста!
— Ты выскальзываешь! — пальцы Ольги комкали ее запястье, неумолимо продвигаясь к ладони… уже были на ладони… уже скоро должны были проехаться по кончикам Алининых пальцев. — Перестань скользить!
В окне рядом с Ольгой бесшумно появилось бледное, как луна, лицо Олега. Он качнулся вперед, и тотчас мокрые пальцы Алины выскользнули из пальцев Ольги, оставив на ее ногтях клочки кожи. С криком она полетела вниз, продолжая тянуть к удаляющимся Ольге и Олегу бесполезные уже руки и крепко зажмурившись. Тело обреченно сжалось в ожидании удара…
Но удара не последовало. Что-то вдруг крепко, словно клещами, сдавило ее запястье, рука хрустнула от рывка, выходя из сустава, внутри плеча точно растекся жидкий огонь, и Алина пронзительно завизжала, дергаясь всем телом. Открыв глаза, она увидела Виталия, который, высунувшись из окна, крепко держал ее за руку, и снова закричала, на этот раз от ужаса, и на лице Воробьева, кроме напряжения и сосредоточенности появилось недоумение.
— Не дергайся! — сказал он громко и почти спокойно. — Я не отпущу. Толь-ко не дергайся.
Его голос был гипнотизирующе-властным, и Алина, подчинившись, безвольно повисла в воздухе, глядя на него широко раскрытыми глазами и машинально глотая дождевые капли.
— Дай другую руку.
Она послушно подняла руку, и он, наклонившись еще дальше, схватил ее и, оскалившись от напряжения, потянул вверх, постепенно, по очереди перехватывая каждую руку все ближе к плечу. Алина отвела взгляд от его лица и посмотрела на стену дома, которая медленно, но верно начала уползать вниз. Она больно стукнулась носом о карниз, а потом ее голова вдруг оказалась на подоконнике. Ее перехватили под мышками, подтянули и перевалили с подоконника на пол, словно груду тряпья, и она замерла, уткнувшись лбом в холодный пол, все еще не веря, что жива.
В комнату влетел Жора и остановился, глядя на Виталия, который сидел, привалившись к стене и, морщась, потирал плечо, и Алину, которая застыла в собачьей позе, содрогаясь всем телом и издавая мычаще-плачущие звуки.
— Господи! — он подбежал к ней, осторожно перевернул, и на него глянули два испуганных глаза. — Алька! Живая?!
— Ты б еще дольше сюда шел! — иронически произнес Виталий, попытался приподнять руку и зашипел от боли. Вошла Марина и аккуратно села на стул с выражением бесконечного терпения на лице.