— Мне нужна помощь. Кто-нибудь подержите его.
— Нет. Это может быть ловушка, — Петр замотал головой. — Пусть лучше висит. Закроем сюда дверь — и все. Ее ведь все равно придется закрыть. Здесь оружие.
— Не дури, Виталя. Вдруг он прав, — поддержал его Вершинин. Виталий постоял немного в наступившей тишине, разглядывая обращенные к нему лица, потом криво улыбнулся.
— Ну, тогда это будет первое убийство, которое пойдет не по плану. Если очередность уже установлена.
Крепко сжав обеими руками черен сабли, он резко развернулся, клинок веселой ожившей молнией сверкнул в воздухе и прошел сквозь натянутые веревки, и они безжизненно повисли. Лифман со стуком повалился на пол лицом вниз, и древко алебарды, торчавшее из его спины, чуть качнувшись, уставилось в потолок. Теперь ювелир походил на воина, павшего на средне-вековом поле сражения.
— А я наорал на него, — вдруг прошептал Олег в полной тишине и медленно повел ладонь от лба к затылку, надавливая с такой силой, будто хотел вдавить волосы прямо в мозг. Казалось, он только сейчас окончательно понял, что Борис мертв. — И раньше орал. Он так меня бесил… так бесил…
— Из-за тебя он остался тут один! — прошипела Ольга. — Если б ты не заставил его Светку заворачивать, он бы не дошел до такого состояния.
— Да, надо было заставить тебя! — зло ответил Кривцов. — Жаль я…
— Тарантулы, — жестко произнес Виталий, и Олег осекся. — Ты был прав, Жора. Тарантулы из нас получились что надо!
Отвернувшись, он положил саблю, крепко взялся за древко алебарды и рванул, но тело приподнялось вместе с острием, точно Борис, спохватившись, пытался встать. Тогда, закусив губу, Виталий прижал ногой плечо Лифмана, снова рванул, и «перо» вынырнуло с сырым чавкающим звуком. Все невольно вздрогнули, а потом в испуганной тишине вдруг громко и безнадежно заплакала Алина, уронив голову на стол и вцепившись пальцами в волосы. Виталий взглянул на длинное, испачканное темной кровью «перо», а потом вдруг размахнулся и с силой всадил его в узорчатый паркет. В разные стороны полетели щепки, одна плитка выскочила и Воробьев ногой отшвырнул ее. Сейчас ярость была даже в блеске его серебряной цепи. Он с улыбкой посмотрел на остальных, но улыбка была темной, и каждый зрачок был как дно глубочайшего колодца, до которого можно падать вечность.
— Не плачь по нему, глупая, — размеренно сказал он. — Плачь по себе. Они вряд ли это для тебя сделают. Мало ли — вдруг от слез тоже сработает какая-нибудь ловушка.
Развернувшись, он направился к двери, оставив алебарду торчать в полу. Сейчас указывающее в потолок древко почему-то изумительно напоминало оскорбительно отогнутый средний палец.
Никто не загородил ему дорогу, никто не двинулся с места — все безмолвно смотрели мимо него, на торчащую алебарду и на мертвое тело рядом с ней. И только Алина так и не подняла головы, продолжая взахлеб рыдать перед умолкшими часами, стрелки которых застыли на двенадцати, словно время в этой комнате остановилось навсегда.
В остальных комнатах время подходило к четырем часам.
Второй длинный простынный сверток лег на пол морозильной камеры рядом с первым, и в этом было что-то жутковато-привычное, обыденное, как будто под аккуратно завернутой тканью были вовсе не люди, которые не так давно сидели с ними за одним столом и смеялись чьим-то шуткам. Это почувствовали все без исключения, и на этот раз, опустив тело на пол, вылетели из морозильной камеры так стремительно, словно за ними гналась стая волков. Когда дверь камеры захлопнулась, у Кристины снова началась истерика, но на этот раз куда более масштабная. Она глубоко, со слезами, задышала, попятившись прочь от остальных к раковине, потом вцепилась себе с горло, точно у нее был приступ удушья, страшно вытаращив налившиеся кровью глаза, потом вдруг заверещала на удивительно высокой ноте и ее руки замелькали, одну за другой хватая стоявшие рядом с раковиной грязные тарелки и чашки и с силой швыряя их куда придется — на пол, в стены, в проем полуоткрытой двери, подняв на кухне целую метель осколков.
— Не хочу!.. — визжала Кристина с каждым броском, перемежая крики с каким-то совиным уханьем. — Не хочу!..
Жора попытался поймать ее, но Логвинова с изумительным проворством проскочила у него под локтем, запустила в Вершинина кружкой и попала, отчего на лбу у Жоры начала зловеще наливаться здоровенная шишка.
Они поймали ее в столовой, где Кристина, повалившись на колени перед выкрашенным в черный цвет деревянным идолом, держащим жезл и топорик, яростно сдирала с пальцев кольца и швыряла в него.
— На! — вопила она. — Подавись! Мало тебе?!.. Мало?!.. Ах-ха-ха!..
Жора схватил ее сзади за руки и, пока держал, Виталий сбегал на кухню, вернулся с большой кастрюлей ледяной воды, и когда Жора поспешно отскочил, выплеснул ее на певицу. Кристина на несколько секунд застыла с раскрытым ртом и нелепо моргающими глазами, потом с размаху села на пол и залилась слезами, отчаянно хлюпая носом.
— Мне страшно, — всхлипывала она. — Я хочу домой. Мне нужно на гастроли. Я все отдам, только отпустите меня домой. У меня этих бабок как грязи! Меня вся Москва знает!
Успокоить ее стоило огромного труда.
Потом они, разбившись на две группы, снова прочесали дом, и долгое время по особняку разлетались громкие удары захлопывающихся дверей. Везде, невзирая на день, ярко горел свет, и они запирали комнату за комнатой, уменьшая и уменьшая неконтролируемое пространство дома. Жора, спустившийся проверить подвал, позвал снизу Виталия и молча показал ему на бутыли с кислотой, снова мирно стоявшие на прежнем месте. Осторожно проверив их, они убедились, что там действительно кислота.
— Ничего не понимаю, — растерянно сказал Виталий. — А уровень ты не запомнил?
— Да вроде бы такой же, — неуверенно пробормотал Жора. — Но все равно надо сказать остальным.
Чердак обыскивали все, кроме Марины, наблюдавшей за их действиями с безопасного расстояния, стоя возле люка. Свое нежелание принять участие в поисках она объяснила боязнью пауков, которыми, как правило, чердаки кишмя кишат. Но обыскивать, собственно, здесь было нечего — огромное пустое пространство и больше ничего. Никакого хлама, никаких старых вещей, никакой паутины. Здесь не было даже пыли.
— Хотел бы я познакомится с их уборщицей, — почти мечтательно произнес Олег, стоя посереди чердака. — Будто языком вылизано! Ну что — дом кончился — ни маньяков, ни ловушек! — он прижал ладонь к груди и тяжело вздохнул. — Господи, мне это стоило нескольких лет жизни! Ну, так что, ребята, может кто-то из нас хочет чистосердечно раскаяться?
— Твой юмор, Кривцов, переходит всякие границы, — Ольга тряхнула головой, отчего ее черные волосы, завязанные в высокий хвост, мотнулись из стороны в сторону. Брови-усики неодобрительно съехались над переносицей. — Нездоровый, прямо сказать, юмор. Очень близкий к психическому расстройству.
— Мы тут все очень близки к психическому расстройству, — мрачно заметил Жора и скрестил руки на груди, отчего под его бронзовой кожей перекатились крепкие мускулы.
— Главное, чтоб это был не ты, — Олег посмотрел на него с наигранной надеждой. — В роли маньяка ты будешь просто ужасен.
— Я смотрю, вам до сих пор весело, — Алексей, временно выпущенный, но отнюдь не прощенный, извлек из кармана пачку «Капитана Блэка» и щелчком выбил из нее сигарету. — Может еще не дошло, что кто-то решил поиграть с нами в «Десять негритят»?! Что кто-то из стоящих здесь прямо сейчас только что замочил ювелира и разглядывает свою следующую жертву! Ну, народ, вы оптимисты!
— Думаю, нам лучше вернуться в гостиную, — сказал Петр, делая вид, что не слышал слов Алексея. — Или еще куда-нибудь… Здесь холодно. Посторонних мы не нашли, ловушек не нашли…
— То, что мы не нашли ловушек, еще не значит что их нет!
Олег несколько раз попрыгал, проверяя пол на прочность. Марина презрительно фыркнула, заглянула в люк, потом начала заплетать в косу свои роскошные волосы. Она переоделась, и теперь на ней был элегантный кремовый брючный костюм, на чердаке смотревшийся достаточно нелепо.