Ника, смеясь, покачала головой. Они подошли к небольшому храму, сложенному из крупных валунов, скрепленных известняком, с двумя узкими окнами-щелями, затянутых промасленными тряпицами. Крышу храма, покрывала кора.
Возвращаясь обратно в замок, по единственной деревенской улочке, Ника думала о предстоящей ночи. Она уже представляла, что, примерно, будет делать и обдумывала мелочи, когда ее отвлек стук молота, сопровождающий его частый перестук молотка и гудение пламени в горне, раздуваемое мехами. Ника остановилась.
Под навесом работал кузнец со своим подмастерьем — дюжим парнем. От раскаленной болванки по которой они попеременно ударяли то молотом, то молотком, во все стороны летели искры. Несмотря на холод и промозглость осеннего дня, кузнец работал с обнаженным торсом. Был он жилистым и мускулистым. Его кожа лоснилась от пота, а от летящих искр его грудь защищал кожаный фартук. Ника узнала в нем того человека, что встречал их с отцом Фарфом, стоя на пороге хижины с дубиной в руках, в день их приезда в Репрок.
Оба, и кузнец и подмастерье, работали слаженно, сосредоточенно, не отвлекаясь. В маленьком горне гудел огонь. Рядом, в деревянной бочке, стыла вода, вкопанная в земляной утоптанный пол. К столбу державшей крышу навеса была прислонена борона, а на толстом гвозде, вбитом в столб, висели ржавые серпы. Вдоль единственной стены выстроились в ряд вилы.
Один единственный раз кузнец бросил на Нику неприветливый взгляд и тут же вернуться к своей работе. Ника решила подождать и, пристроилась возле кучи дров и угля, сваленных у печи. Смотря в гудящий огонь горна, она гадала о том, придет Балахон — проклятие рода Репрок, — этой ночью или нет. И что неплохо было бы разузнать у Христины в чем, все же, заключается это проклятие. Кузнец перехватив щипцами болванку, сунул ее в бочку с водой. Раскаленная железяка зашипела, подняв брызги и густой пар.
— Чего тебе, монашка? — спросил он, вынимая из воды потемневшую остывающую подкову.
— Я хотела узнать от чего умерла ваша дочь Маргарет? Это очень важно…
У подмастерья со стуком упал молоток.
— Я знаю, что она отдала Вседержителю душу дома, в своей постели.
— Померла. Вот и все, — неприязненно ответил кузнец и отвернулся. — Мне не досуг развлекать тех, кому охота скоротать часок пустой болтовней.
— Что ж, вы мне очень помогли, — Ника плечом оттолкнулась от столба к которому прислонилась и обернувшись, добавила: — Впрочем, так же как и себе.
Пока Ника шла до покосившегося плетня дома, стоявшего на краю деревни, она вовсю издевалась нед собой. Кого она из себя корчила? То же мне остроумный детектив Дешила Хэммета? Надо знать как и с кем разговаривать. А не знаешь — не суйся! Чей-то оклик прервал ее самобичевание и Ника оглянулась. Задами дворов, ее догонял подмастерья неразговорчивого кузнеца. Холщовая рубаха парня болталась, больше не подпоясанная фартуком. Падавшие на лицо волосы удерживал, охватывающий лоб, кожаный ремешок.
— Зря вы заговорили о смерти сестры со стариком, — сказал он, останавливаясь перед ней. — Он не любит говорить о Маргарет.
— Я не права. Извинитесь за меня перед ним. Больше я не сделаю подобной глупости.
— Что вы хотели узнать о Маргарет? О том как она умерла? Я Ральф, ее брат, — назвался парень.
— Сочувствую тебе Ральф. Я буду молиться о сестре твоей, все помнят, ее славной девушкой…
— Не приведи Вседержитель умереть так, как умерла она, бедная. Маргарет была так рада, что поступает в услужении к леди Айвен. Это ведь была честь для нас, что будет она жить в замке «на верху». Когда ее оттуда отпускали домой, бывало щебетала как птичка, рассказывая о тамошнем житье. Леди Айвен мало, что была добра к ней, так Маргарет стала чуть ли не поверенной всех ее девичьих тайн. Они же ровесницами были. А через месяца три Маргарет словно подменили. Домой придет — слово из нее не вытянешь. Похудела, с лица спала. Отец забеспокоился: думал сестра сохнет по какому-нибудь молодцу из челяди, или кто из солдат замковой стражи ей приглянулся. Отец так и не смог ничего от нее добиться, даже побил. Но мне она как-то призналась, что мол приходит к ней ночами призрак и высасывает из нее жизнь. И я, олух, решил, что точно речь идет об, соблазнившем ее, молодчике, что дурит сестру, прикинувшись призраком, — он помолчал, глядя себе под ноги, потом глухо сказал. — Мы хоронили не Маргарет, а иссохшую, древнюю старуху.
Они помолчали, потом Ника спросила:
— Ральф, ты ничего не слышал о проклятье рода Репрок?
— Проклятье? — парень поднял голову. Похоже он пришел в себя. Смерть сестры до сих пор причиняла ему боль.
— Проклятье, — фыркнул он, пренебрежительно скривив губы. — О нем начали болтать лишь в последнее время. И что это за проклятие такое, что губит людей чужих семье барона.
Мимо, обдав их комьями грязи, летевших из-под копыт, промчались в сторону деревни, два всадника, что вели за собой на поводу трех коней.
— Эй, Ральф! — осадив коня, повернулся к подмастерью один из них, оказавшийся его ровесником.
— Привет и тебе, Сайкс! — приветливо махнул ему рукой Ральф и пояснил Нике. — Дружок мой, Сайкс Поуэ. Вместе росли, только судьба ему выпала идти в солдаты, а мне стать кузнецом. Пойду я, надо коней подковывать, что они привели.
И Ника продолжила свой путь к замку. Ральф молодец: и он подметил странную особенность семейного проклятия Репрок — оно почему-то распространяется на всех с кем непосредственно сталкивается. Интересно, где ночует Криспи, состоящий при бароне? Ведь барона Балахон, точно, не обходит стороной? И почему, в таком случае, Балахон не трогает цветущую баронессу, а присосалось к худенькой девчушке?
В покоях леди Айвен, Ника вместо Христины, застала беззаботно спящую девицу, вольно раскинувшуюся в кресле. Ника приметла ее этим утром, крутящуюся возле стражников у ворот. Покашливание Ники ничуть не побеспокоили спящую, как и прикосновение к плечу и только когда Ника как следует встряхнула ее, девица открыла заспанные глазки и начала заполошно оглядываться по сторонам. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять о чем ее спрашивают.
— Ох ты, святые угодники, — бормотала она, смущенно оправляя полосатую юбку. — Никак уснула. Сроду такого не бывало. Все время глаз не смыкала, всего лишь на минуточку прикорнула… Тетушка Христина? Так, не иначе, она на кухне, а меня вот, приставила за госпожой приглядывать, а я, за все это время, глаз не сомкнула.
— И давно ты подменяешь Христину?
— По ночам все больше сижу. Вот с тех самых пор, как отец Фарф замок покинул. Днем за госпожой, все тетушка Христина присматривает.
— И ночью, ты конечно, тоже глаз не смыкаешь?
Яркий румянец спал с пухлых щек девицы, глазки беспокойно забегали.
— Я всегда честно исполняю свои обязанности, а если наговаривает на меня кто, так не слушайте. То все наветы подлые.
— Да, ну! Так уж и подлые? Вот, если не будешь упрямиться и лгать мне дальше, то может и я смолчу о том, что ты все время крутишься у казармы.
Девица брякнулась на колени и подползла к ней, пытаясь схватить за руку.
— Не губите меня, ради святых мучеников и Блаженной Девы! Выгонят меня из замка, а я еще не пристроена… Все скажу вам… только не губите вы меня, бедную… По ночам, в которые должна была быть при госпоже, бегала я в караулку к Роналду. А потом к Кэлу. А они, со мной бедной, только позабавились, а за себя взять, никто из них не взял. Что мне, обманутой сироте, делать? Выгонят меня отсюда, кому я буду нужна? Только разве вдовцу, какому… Да я не хочу в деревню… Что мне там, за свиньями присматривать?
— Почему за госпожой не смотрела?
— А, что ей сделается? Она вон лежит бревном, не шелохнется, а я живая… Мне погулять охота.
— Дура ты… Сиди здесь и жди Христину.
Спустившись вниз, Ника прошла мимо распахнутых дверей пиршественного зала. Оттуда с подносом, полным тарелок, кубков и кружек, вышел мальчик служка и заторопился по переходу на кухню. Ника направилась за ним. До нее донесся дурманящий аромат жареного мяса и выпечки, и от голода у нее подвело живот. Служка со своим подносом юркнул в раскрытые двери кухни из которой слышался многоголосый говор, звон посуды, глухой стук топорика, разделывающий мясную тушу…