9
День выдался на редкость солнечным, похожим на последнюю милость природы по отношению к умершему человеку. На кладбище топталась целая толпа. На похороны пришла большая половина класса, и ребята стояли ошеломленные, словно в почётном карауле. Таська во всё время похорон пристально смотрела в лицо Олежки, словно желая разгадать какую-то одному ему ведомую тайну, понять до конца всю глубину человечьей жизни, которая порой так и остаётся неизведанной.
Оля, напротив, блуждала взглядом, устремив его вверх, на макушки деревьев, птиц, раскачивавшихся на вершинах берёз. Она думала о том, как со смертью на удивление быстро исчезает и сама память о человеке. Вот сейчас они все поглощены этим событием, все прошлые сутки они классом бесконечно перезванивались, бегали по этажам, разнося весть, кучковались во дворе, обсуждали, строили догадки – и вот тут теперь умолкли сообразно моменту, но одновременно с этим молчанием сама мысль об Олежке стала потихоньку уходить. Вот сейчас, в каждую следующую секунду, всё дальше, всё отчётливее. Да поговорят об этом ещё с неделю, потом будут вспоминать раз в полгода – к случаю, скорее как некий казус, а после и вовсе забудут. И через десять лет будет казаться, что этого всего и не было вовсе, будто и не жил мальчик Олежка никогда на этой земле. Да и что в сущности было замечательного в его жизни…. Вон сколько их всяких разных лежит вокруг. И про могилы некоторых уже давно забыли даже близкие родственники, а не то, что кто-то из просто знакомых. Да и какое это имело бы значение, хотя даже и для Олежки? Было бы ему важно, чтобы о нём помнили? Что было для него вообще в жизни главным? Просто учиться на пятёрки? А его ли это было желание? Боже, как всё перепутано.
Лерка стояла потупившись, глядя себе под ноги. Потом, словно очнувшись, начинала носком ботинка приминать землю вокруг себя, затем останавливалась, как будто осознав, что делает нечто неприличествующее моменту, приставляла ногу, стояла так, засунув руки в карманы пальто, прямая, как струна, но через некоторое время начинала по новой. И площадка вокруг неё становилась всё ровнее и плотнее. Она не плакала, но глаза её были красные от напряжения, которое силилось, росло где-то внутри, но так и оставалось стиснутым, не выбравшимся наружу.
Сзади Лерки, почти упираясь ей в спину, стояли Валя и Люська. Как два тонких деревца, прижавшись плечом к плечу. И казалось, налети сейчас ветер – вот и склонятся они вслед за ним, потянутся, затрепещут, захлопают листьями, цепляя воздушные струны – и застонет, заплачет ветер в ответ, задрожит от прикосновения, поклонится чужой, доселе неведомой беде, да так и замрёт, опустившись на землю, утратив свою силу и могущество.
В толпе, помимо учеников, стояли учителя и завуч. Пришли многие из тех, кто работал в восьмом «А» говорили какие-то речи. Но всё это по сути мало относилось к происходящему. Словно смерть сама по себе, а они, живые, с их уже беззвучными для неё словами, безмолвными слезами – сами по себе. И эти два мира никогда не пересекутся, хотя один всегда будет вторгаться в другой, но также равнодушно, как кусочек свинца, летящий в сердце.
Особняком стояли супруги Завиловы. Андрей Борисович, какой-то особенно косматый, словно одичавший, держал Алевтину Семёновну под руку. Она, вся в черном, стояла прямо, как сухое дерево. Выглядела предельно утомленной, но не плакала, держалась как-то подчёркнуто молча, и лишь её губы были немного поджаты, словно закушены изнутри.
Рядом с ними стояла невысокая женщина в траурном платочке, завязанном под подбородком. Это была щупленькая старушка в чёрном пальто с меховым, зимним воротником, который так не вязался с облегчёнными ботами на ногах, что казалось, будто женщина надела первое, что очутилось у неё под рукой. Лицо её было неестественно белым, распухшим, с красноватыми нервными пятнами на щеках, глаза, наполненные слезами, отекли настолько, что красные набухшие веки образовали узкие щёлки, не позволяя глазу открыться шире, губы размякли, а нижнюю, влажную и особенно рыхлую свела судорожная мелкая дрожь. Женщина периодически отирала лицо скомканным клетчатым платком, зажатым в правом кулачке. Держалась она как-то отстраненно ото всех, покорно опустив плечи и склонив голову чуть набок.
«Наверное, дальняя родственница, – подумала Таська, остановив взгляд на сухонькой старушке. – Вон, как горюет. А бабка даже слезы не пролила».
И тут женщина взмахнула руками и, закричав что-то нечленораздельное, кинулась к Олежке, упала ему лицом на грудь, затряслась в приступе неистового плача.
Оля вздрогнула, мгновенно отрешившись от своих мечтаний, и пристально посмотрела на женщину.