Эксперты дружно заключили, что часть органов изымалась из тела столь аккуратно и осторожно, что жертва оставалась жива. Некоторое время после того, как убийца закончил, всё раскрытое тело продолжало жить, пусть и очень, очень недолго!
Это было потрясающе и ужасно пугало. Но Доминик не мог не отметить — его неизвестный собеседник совершенствуется, изобретает что-то новое, а не занимается самокопированием. Не жалко ли, что вместо холстов или мрамора он выбирает столь причудливый, подверженный тлению и опасный материал.
«Может быть, он всё-таки был скульптором?» — предположил Доминик, снова и снова вглядываясь в фотографии, которые, конечно же, Рик выслал сразу, как только смог. Версия была не хуже других — поставленная рука и отличное видение композиции вполне в неё укладывались.
«Может быть, теперь ты решил отсекать лишнее не у камня, а у людей?»
Но чувствовалось — убийца не отсекал, а дарил новое качество, которое Доминик пока не сумел ухватить. Все эти жертвы… Они больше походили на тех, кого избрали, чтобы вручить великий дар. Но что выступало таким даром?
Речь шла не о смерти. Это было бы слишком мелко, слишком глупо для такого гения и творца.
— Я всё ещё не совсем понимаю, — признался себе Доминик и закрыл ноутбук.
И эта досадная деталь немного портила настроение. Он ведь так не любил что-то упускать.
========== 4 ==========
Как кровавые подробности просочились в прессу, никто не знал, однако скандальные газетёнки одна за другой живописали место преступления. Каждый журналист едва ли не клялся, что там побывал, да только Доминик видел — это чистой воды фарс. Он почитывал такие статьи, чтобы точно убедиться — никто ещё не разгадал того, чего не почувствовал бы он сам.
Вот уже несколько ночей ему снился загадочный человек: лишь силуэт, слегка подсвеченный мертвенно-синим. Он словно хотел что-то сказать, но в последний миг отступал во тьму. Впрочем, Доминик быстро расшифровал для себя этот символ — его разрывали любопытство и страх. И он никак не мог выбрать, чему отдать в итоге предпочтение.
На очередной их встрече Эдгар от души ругался:
— Они настолько исказили саму идею этого психа — а ведь у него была идея! — что он непременно прирежет кого-то ещё!
— В прошлый раз ты ошибся, — почти победно улыбался Рик. — Однако мне кажется, что тут ты прав. Если произведение толкуют неправильно, автора часто тянет его защитить.
Доминик воздерживался от комментариев. Его самого обычно не трогало мнение толпы. Ему нравились эмоции, которые порой вызывали его полотна, но всё же суть своего творчества он видел в ином ключе, а потому чужой отклик только развлекал — и не более. Каким был этот творец, он судить не брался. На что именно тот отреагировал и ответил? Ответил ли конкретно Доминику? В таком случае шумиха прессы сейчас вполне может его не беспокоить, разве нет?
Жажда исключительности.
Откуда взялось такое желание, Доминик не знал, но чувствовал его до неприятного сильно. Точно нашёл вдруг родственную душу, которая могла пробиться через кокон его одиночества, и теперь отчаянно не хотелось отпускать её. Странно такое ощущать по отношению к неизвестному психопату. К тому, кого никогда не видел.
— А может, это женщина? — спросил он вдруг для того, чтобы сбить с толку уже споривших до хрипоты друзей.
— Что? — опешил Рик. Эдгар задумчиво поднёс бокал к губам, но потом с сожалением в голосе заметил:
— Было бы пикантно, но нет. Это точно мужская рука.
— Отчего ты так уверен? — Рик и на этот раз требовал спора. Доминик усмехнулся, ему стало спокойнее: некоторые заключения, что прозвучали раньше, пугали его.
В свою очередь, он прекрасно понимал, что творец — мужчина. И дело заключалось вовсе не в том, что Доминик каким-то образом принадлежал к художникам, убеждённым — женщина не может творить. Знание это было сродни шестому чувству, безошибочному чутью, которое никак не опирается на логические доводы. Просто существует. Как данность, факт, как нечто незыблемое.
— На самом деле, — снова привлёк внимание Рик, — есть кое-что, сводящее всех с ума.
— И что же?
— Тайны следствия разглашаешь? — усмехнулся Доминик, пряча за этим собственную заинтересованность.
— Да к чёрту их, — Рик замолчал, заметно помрачнев, а потом всё-таки договорил, как собирался: — Жертвы, безусловно, чистенькие. Убийца обмывает их, убирает кровь, которая портит картину, оставляя только те мазки, что считает необходимыми. И кроме этого на телах нет никаких следов борьбы. В тот момент, когда было совершено нападение, они и не думали, что рядом убийца.
— Как он такого добивается? — вопрос вырвался слишком поспешно, но Рик ничуть не насторожился.
— Жертвы с ним знакомы. Но как отыскать между ними общее? Они как будто бы абсолютно разные… И, конечно, он вкалывает им что-то обездвиживающее… — Рик вздохнул. — Я не настолько глубоко посвящён в подробности экспертизы.
— Очень любопытно, — Эдгар почти задумчиво отправил в рот оливку. — Получается, он сначала входит к ним в доверие. Вряд ли он режет старых друзей. Да и тогда нашлась бы связь.
Доминик почему-то представил собственную выставку. Сколько людей — совершенно не похожих между собой — вместе смотрят на его картины. Многие даже знакомятся друг с другом на почве такого вот единого интереса. Потом они могут никогда не встречаться, но в зале очень единодушны. Проскользнула и ещё какая-то мысль, но Доминик решил держать всё это при себе. Не хватало ещё оказаться единственным, кто понимает маньяка.
Точнее, не хватало демонстрации, что он понимает его лучше других. Доминик отпил глоток вина.
— Пожалуй, мне пора идти, — вдруг поднялся Эдгар. — Это было познавательно, мне есть над чем поразмыслить.
— Рад это слышать, — Рик пожал ему руку, чуть дольше положенного задержав его пальцы в своих. — Встретимся на неделе?
Доминик с улыбкой наблюдал за ними. Временами они будто и не смотрели друг на друга, а потом словно вспоминали о чём-то, и тут же между ними загоралась прежняя страсть. Вот и сейчас было ясно, что предлагает Рик, не говоря вслух ни одного слова. Эдгар помедлил, облизнул губы и едва заметно кивнул.
— Заезжай ко мне, — позволил он.
***
Кто станет новым холстом?
Этот вопрос тревожил Доминика весь вечер. Он чувствовал — точно и правда установил с убийцей телепатическую связь — скоро совершится ещё одно преступление. В свет будет выпущена ещё одна смертоносная красота. Удивительно, как это пугало и возбуждало разом.
Кто будет жертвой? Как он вообще отбирает жертв?..
Правда ли, будто они не знают и до последнего не ощущают, что разговаривают с тем, кто прервёт их жизнь столь изощрённым способом? Понимает ли холст, что его сейчас замарает краска? Ведает ли краска, что скоро соприкоснётся с холстом?
Доминик дал себе возможность строить самые фантасмагорические предположения, сразу переводя их в язык символов. Ему хотелось выписать эти причудливые идеи на холсте. Так, чтобы кто-нибудь смог расшифровать. Конечно, тут же Доминик признался, что этот кто-нибудь — убийца.
Да, врать себе не стоило. Он желал, чтобы именно этот незнакомый творец со скальпелем вместо кисти увидел и прочёл каждое из полотен.
Будто только он был способен понять.
***
Работать ночами Доминик не любил, хотя освещение в студии позволяло. Однако сегодня он изменил привычкам, и само по себе это было нарушением ритуала, потому манило как своеобразный грех, преступление против собственного кодекса, заповедей, составлявших его мир. Удивительное чувство, привкус которого Доминик раньше не знал, да и не собирался узнавать. Но теперь, когда внутри он снова и снова спрашивал, можно ли считать красотой убийство, всё не решаясь дать однозначный ответ, переступить через прежде незыблемые запреты оказалось не только просто, но и до притягательного желанно.
Поднявшись к холстам, Доминик достал новый мольберт. Не было смысла продолжать неоконченную картину, требовалось что-то иное. Установив первый попавшийся чистый подрамник, он несколько минут созерцал грунтованную поверхность. Ему уже виделись образы, но пока он не мог выстроить композицию. Такое мгновение, как затишье перед бурей, всегда заставляло его ощущать необыкновенный прилив сил. Он едва ли не верил, что становится в этот миг почти что богом. И если уж не богом, то дверью, сквозь которую тот может войти в явный мир.