– Парадонтос. Он у нас эллинских, греческих кровей и девушки его любят.
– Вы шутите, он совсем не похож на грека. – Шучу, шучу. Его зовут Гена.
Вернулся Гендос с гитарой и, придвинув поближе к девушке чурбак, устроился на нём:– Я, пожалуй, начну свой «концерт» вот с этого романса (настраивает гитару, затем поёт):
Я нежно держал твои руки -
Никто так теперь их не нежит.
Ласкал, целовал твои груди,
Вселяя любовь и надежду.
Такого ты прежде не знала -
Ты кроткой была, нелюдимой.
От неги моей задыхалась -
Впервые была ты любимой.
Любимой была и счастливой,
Ты только о том и мечтала,
Но время необратимо -
Что было, увы, то пропало.
Но время необратимо -
Что было, увы, то пропало…
– Ну как?– спросил Гендос.
– Классно. Но только… всё было так здорово, а потом всё «пропало».
– Но это уж как водится. Особенно в песнях… А знаешь,– можно я тебя на «ты»?-
я сейчас для тебя лично от себя спою. ( Поёт):
Не упрощай себя, хорошая моя,
Ты звёздочка в миру неповторимая,
Твои глаза о многом говорят:
В них чувства добрые и негасимые.
Они чаруют полнотой любви,
Любви красивой, нежной,
нерастраченной…
Во мне они, как искорки зажгли
Костёр души. И пламенем охвачен я.
Таинственная девочка моя,
Любимая, застенчивая, сладкая,
Тоскую о тебе теперь украдкой я,
В душе от всех любовь свою тая.
…Девушки постоянно должны интересоваться Гендосом. И потом, когда он уже погибнет, в лагерь приходит, одна из девушек и диалог почти повторится.
Девушка: – Скажите, пожалуйста, а как зовут симпатичного молодого
человека, который у вас здесь работает?
Ответ (грустно): – Гендос, а фамилия Порадантос, он у нас эллинских кровей.
– (Изумлённо): Что вы говорите? Вот бы не подумала (отходит).
Ответ тихий для себя:
– Да, эллинских кровей. Но теперь его нет с нами…
Анархай
03. 04. 1973 г.
Дует южный, но почему-то холодный ветер. Я только что проводил Николая Георгиевича и прочих. Вымыл руки и лёг на своё очень удобное место, чтобы, наконец, осмыслить вчерашний, первый в этом году полевой день. Теперь я снова в поле. Ехать не
хотелось, потому что поездка для меня была неожиданной. Пока собирался очень злился на Баса. С таким настроением и сел в машину. Встреча с полем особого впечатления не произвела и всё от того, что пока ещё не ощущается наступление весны, хотя снега уже нет, но травка лишь кое-где и еле заметно охватила зеленью унылые суглинистые холмы. В обрывистых местах холмов у выдолбленных ячеек сидят угрюмые галки, безразлично провожая автомобили. Правда, грачи ведут себя более оживлённо: при приближении машин они поднимаются с асфальта и с граем устремляются к придорожным карагачам. Стволы у карагачей тёмные, ветки светлые, но нет на них даже признаков почек. Всё ждёт тепла. Уже стемнело, когда свернули на грунтовую дорогу, обогнув с востока Анархайскую гряду гор, и въехали на территорию партии № 35. Оттуда был виден одинокий огонёк метеостанции. Урочище Копылсай оказалось маловодным, проехали без труда. Перед самым подъездом к метеостанции увидели, как в свете электрических фонарей стремительно несётся девушка. Бежала она к площадке, где, видимо, надо было провести замеры.
– Почувствовала, наверно, что едет комиссия и решила срочно произвести замеры, – острили мы, направляясь к домику метеостанции. Около деревянных ступенек мы решили подождать её, в надежде порасспросить о месте стоянки наших буровиков. Первое удивление. Девушка пробегает мимо нас с таким видом, будто нас и нет совсем. Поднимаемся за ней. Сидит и лихорадочно заносит в журнал какие-то данные.
– Девушка, – обращаемся к ней, – а мы ведь к вам. – Ни какой реакции.
– Девушка, вы разве не видите, что к вам «приехал ревизор»?
Берёт со стола журнал и устремляется в соседнюю комнату к рации. Мы преспокойно разгуливаем в служебных комнатах, щупаем аппаратуру. Наконец с передачей в эфир «покончено» и мы можем вновь обратиться к ней. Мы, кажется, начинаем понимать, что ей срочно надо было передать сводку погоды.
– А можно ли у вас переночевать? – спросил кто-то из нас.
Девушка оторвалась от занятий, распахнула одну из дверей и сказала: «Не знаю». Больше в это странное свидание мы от неё ничего не услышали. Вошли в комнату. Чисто, уютно. Три кровати, над каждой– вырезки из цветных журналов, в основном красивых женщин. Исключение– Саша Масляков у микрофона, очевидно, перед телезрителями. Попутчики мои сели прямо на кровати – стульев не было. А я удалился следом за молчуньей в служебную комнату. Сел почти напротив и стал с нескрываемым откровением рассматривать её. Среднего роста. Шатенка. Красный в клеточку брючный костюм. Черты лица правильные, но нельзя сказать, чтобы очень привлекательные. Как-то очень уж чётко отстукивали часы, отчего становилось грустно и одиноко. Я огляделся, пытаясь отыскать эти жуткие часы, но обнаружил только «Молнию» (такие карманные часы у меня когда – то были). Они висели перед глазами девушки.