Вечернее кафе. В кругу друзей Чалов. Веселье в разгаре. Здесь почти все знают друг друга. И чувствуется, что Виктор на особом счету. Изрядно захмелевший, он бравирует
этим.
– Тихо!- повелевает Чалов,- Хочу читать стихи. (Возгласы: «Режь, Витёк!», «Чеши, родной!» и т.п.)– Эй, ты там, который громко шумишь,– обращается он к кому-то,– замолкни на миг и внемли, что толкуют на Парнасе. А на Парнасе, друзья мои, толкуют вот что… (Читает сперва с затяжными паузами и резким выделением согласных звуков, как обычно читают стихи пьяные поэты, однако потом, всё более вдохновляясь, входит в роль – получается эффектно):
Надоела давно
Мне житейская мудрость
И пошлость.
Я хочу ощутить
Идеальный для памяти миг.
Ты меня не томи
Своим правильно прожитым
Прошлым,
Только в синие дали,
Мечтанные дали
С собою возьми.
Моё сердце стучит
В жажде новых,
Неясных желаний,
Позови – и пойду
Я навстречу опасной
Любви.
Уведи меня в даль
Упоительно-нежных
Страданий,
И в дали той мечтанной
Ты меня
Озари, обнови.
(Неожиданно последние строки Виктор повторяет импровизированной песней. Поёт звонко, протяжно, со страстью):
У-ве-ди меня в да-а-аль
Упа-и-тель-но неж-ных
Стр-ра-да-ний
И в дали-и той мечта-анной
Ты меня а-за-ри,
Аб-на-ви.
Возгласы: «браво, Витька!», «Молодец» и т.п.
Чалов (вполне искренно): – Это не стихи, это песня моей истосковавшейся души и ты, Роберт (обращается к одному из друзей, вероятно, более всех склонному к музыке), должен переложить их на язык Орфея.
Роберт (настраивая гитару): – А не исполнить ли нам, Витя, «Прости, прости…»?
Чалов:- Полагаю, что можно. (Обращаясь в зал): – Внимание, друзья мои! Начинаем
по просьбе трудящихся речетатив раскаяния. Для несведущих напомню: петь всем только две последние строки каждого четверостишия. А чтобы упредить отвлекающие во время исполнения потягивания к рюмкам, объявляю тост: за самых любимых (все встают и, не чокаясь, выпивают).
Чалов: – Итак, «Прости, прости…». (Читает стихи сначала с трепетом, потом всё более распаляясь. Роберт ловко подыгрывает на гитаре):
«Прости, прости»,-
Шепчу с годами чаще я,
Вынашивая боль
Раскаянья в груди,
Слова любви,
Тебе принадлежащие,
Я так легко
Раздаривал другим.
Все:
Сла-ва люб-ви-и
Тебе-е при-над-ле-жащие-е
Я та-ак легко-о
Разда-а-ривал дру-у-гим.
(Кто-то, чрезмерно стараясь, под влиянием выпитого вина берёт высоко)
Чалов (усиливая интонации):
Не ты ль во мне -
То беспокойство совести,
Та коловерть души
И сердца пылкий стук,
Не ты ль одна
И в радости, и в горести
Мой самый верный,
Искренний мой друг.
Все:
Не ты ль адн-а и в ра-а-дасти
И в го-о-рести
Мо-ой са-а-мый ве-рный
И-искренний мо-ой друг.
Виктор (с трагической интонацией):
А годы бьют
Сквозь зори и ненастья,
Уж слышен впереди
Заката медный звон…
«Прости, прости»,-
Шепчу тебе всё чаще я,
«Прости, прости»,-
Без твоего участия
Я птица(!) в небесах
С прострелянным крылом.
Все:
Пра-а-сти, пра-а-сти
Без тва-а-его уча-сти-я
Я пти-ца в не-бе-са-ах
С пра-стре-е-ляным кры-лом.
(Тот же пьяный тенор тянет не в унисон высоко. Виктора это выводит из себя).
– Эй, ты,– вспыхивает он,– шилом бритый, или кто ты там! Как поёшь?! Ведомо ли тебе, что именно ты своим петушинным фальцетом осквернил всю глубину раскаяния моей мятежной души?! («Фальцет» вскакивает, как ошпаренный. Назревает скандал. « Я сразу заметил, что ты тут всеми пытаешься повелевать, мерзавец и вандал!– кричит он. Друзья удерживают «фальцета», готового броситься в драку, и, успокаивая, выводят под руки возмущённого Виктора. Чалов ворчит: «Как вы не поймёте, что эта корявая тёрка своим железо-бетонным фальцетом убила глубину раскаяния всех заблудших, всех погрязших в излишествах любви котов».
… У выхода стоит Наталья Измайловна. Оказывается, всё, что происходило в кафе, она наблюдала через окно.
Чалов (остолбенев): – Наталья?..
Н.И.:- Здравствуй, Чалов.
Чалов: - Друзья мои, оставьте меня с этой достойной уважения женщиной.