— В твоей семье?
— Да. Случилось еще кое-что, подробностей я рассказать тебе не могу, я увяз в мрачной афере, и мне не хочется запутывать во все это еще и тебя.
Моника сжалась, но гостя не отпустила.
— Ты меня дурой считаешь? Почему бы тебе не сказать правду, что влюбил меня в себя ради забавы, что все это было ошибкой, а теперь необходимо заняться женой? Зачем ложь? Сейчас ты скажешь, что работаешь на правительство.
— В каком-то смысле это правда, — усмехнулся Шацкий. — И клянусь, что не вру. Боюсь, что тобой смогут воспользоваться, чтобы ударить в меня. Если же речь идет о влюбленности — поверь мне, все совершенно не так.
Моника еще крепче прижалась к нему.
— Но ты останешься? Ну хоть это ты же мне должен…
Ранее он представлял эту сцену во всех возможных вариантах, но такого сценария просто не предвидел. Сейчас он шел за девушкой через коридор в спальню, и внезапно ему захотелось расхохотаться. Шаркаешь, подумал он. Шаркаешь ногами, словно сатир с кривыми волосатыми ногами. Шаркаешь и топчешься словно вечно желающая трахаться обезьяна конобо с красным задом. Словно старый пес, почувствовавший суку. Словно идиот среднего возраста. Нет в тебе ничего человеческого.
Когда же Моника открыла перед ним дверь в спальню и кокетливо усмехнулась, Шацкому пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы не рассмеяться во все горло.
Они были очень нежными, искали себя словно старшеклассники, но не как зрелые люди, решившие отправиться друг с другом в постель. Расстегивая пуговки ее шортов, глядя, как Моника приподнимает попку на кровати, чтобы стащить их с себя, как впоследствии стаскивает через голову футболку с репродукцией Хоппера — Шацкий испытывал лишь хладнокровную заинтересованность. А через мгновение, лежа голым рядом с Моникой и поглаживая ее тело — он перестал чувствовать что угодно.
Прокурор был перепуган. Он знал, что Моника очень красива. Что она молодая. Что она аппетитная. Что она другая. И прежде всего — иная. Он сам видел, как оглядываются на нее мужчины. Десятки раз он представлял себе все участки ее тела. А теперь, когда это тело лежало перед ним с надеждой на секс, ему сделалось совершенно все равно. И Шацкий был перепуган тем, потому что неожиданно до него дошло, что может не справиться как мужчина. Его тело не желало ее тела и совершенно безразлично воспринимало все предпринимаемые мозгом усилия. Его тело не желало изменять. И если бы не мысль, что ничего из всего этого не получится, все, возможно, пошло бы иначе. Но та наихудшая из мыслей, какие могут появиться в мыслях мужчины, вызвала, что он одеревенел. К сожалению, не в ключевых зонах. Всего его наполовину заполняла паника, а наполовину — стыд. Телесному желанию места не оставалось.
Ему хотелось исчезнуть.
В конце концов, Моника заставила Шацкого поглядеть на него. Удивительно, но она улыбалась.
— Эй, дурачок, — сказала она. — Ты знаешь, я бы могла лежать вот так рядом с тобой неделями, и я была бы счастливейшей женщиной на свете?
— Я болен, — подавлено выдавил он из себя. — И принеси бритву. Я уже не хочу жить.
Моника рассмеялась.
— Глупышка ты и зажатый словно гимназист. Прижмись ко мне, и мы поспим несколько часов. Вот уже сколько дней я мечтаю лишь о том, чтобы проснуться рядом с тобой. Тебе никогда этого не понять.
А он и не понимал. Ему хотелось умереть. Моника заставила его повернуться на бок, сама прижалась к нему и практически сразу же заснула. Странно, но и он сам, раздумывая, спит ли она настолько крепко, чтобы можно было смыться, сам тоже провалился в сон.
Очнулся Шацкий через несколько часов, весь вспотевший от жаркой ночи. В первый момент он не мог понять, где находится. Перепугался. Но ненадолго.
Было — ну что же — быть может, и не фантастически, но прилично. В ключевой момент ему вспомнился рассказ знакомца по лицею, что наконец-то добрался до девушки, о которой мечтал много лет, пришел на следующий день на занятия и все еще задумчивый, на перекуре признался.
— А знаете, пацаны? Гораздо больше было кайфа, когда я в сортире дрочил на нее в кулак.
Снова пришлось прикусить губу.
Часы в ситроене показывали начало шестого, солнце стояло довольно высоко, когда Шацкий парковался у своего дома на другом берегу. Он тихонечко зашел в квартиру, разделся в прихожей, запихнул белье на самое дно корзины, чтобы Вероника не почувствовала запаха другой женщины. В их салоне-спальне на столе лежала перевязанная тонкой ленточкой компьютерная игра — новейшая часть Spliter Cell. И записка:
«Моему шерифу. В».