Звонок не работал. Шацкий громко постучал. Он ожидал, что никто не отзовется, но в дверях довольно быстро появился потасканный… появилась потасканная… Шацкий только по серьгам понял, что перед ним стояла женщина. Она без всякого грима могла бы сыграть супругу морлока в экранизации «Машины времени». Выглядела она почти что на шесть десятков, но с тем же успехом ей могло быть и всего четыре десятка лет. Квадратная фигура, квадратное селянское лицо, густые черные волосы, подрезанные, скорее всего, ею же самой. Взгляд злой.
— Слушаю пана? — спросила она. У нее был чистый, сахарный, фальшиво вежливый голос человека, привыкшего выпрашивать.
— Я разыскиваю Стефана Мамцажа, — ответил на это Шацкий.
Женщина отодвинулась в бок и открыла двери шире, впуская Шацкого. Прямо в лицо ему ударил стоялый грязный смрад, от которого его потянуло на рвоту, но он храбро вошел вовнутрь. Он знал, что через несколько минут к вони привыкнет, точно так же, как к трупному запаху прозекторской. Только это было мизерным утешением.
Жилище представляло собой темную однокомнатную квартирку с кухонной пристройкой, в которой рядом с неработающей печкой стоял баллон с газом. Похоже, подачу газа хозяину давным-давно обрезали. А вместе с ним и электричество. Было еще видно, но воткнутые в стеариновую лужу свечи наверняка не должны были служить для создания романтического настроения под вечерний бокал вина. Бутылки из-под него же стояли строем под окном, на подоконнике ровнехонько были уложены красные пробки.
— К тебе гость, капитан, — крикнула женщина в глубину квартиры. Тоном, не оставлявшим ни малейшего сомнения, кто в этой квартире командует.
С лежанки поднялся маленький мужичок с мелким лицом. На нем была рубашка в полоску и старый пиджак. У него был на удивление добрый и печальный взгляд. Мужичок приблизился к Шацкому.
— Я пана не знаю, — с испугом произнес он.
Шацкий представился — в результате чего беспокойство хозяина значительно усилилось — и очень коротко сообщил, что его сюда привело. Капитан-пенсионер покачал головой, уселся на лежанку и указал гостю на место в кресле. Шацкий уселся, пытаясь скрывать отвращение и стараясь не всматриваться в каждое место, где видел пробегавшего таракана. Он терпеть не мог этих насекомых. Пауки, змеи, слизни, frutti di mare — ничто не будило в нем такого отвращения, как маленький, коричневый, неожиданно шустрый прусак, уничтожение которого под подошвой сопровождалось малоприятным хрустом, и который потом издыхал в белой, липкой мази. Прокурор старался глубоко не дышать, чтобы не чувствовать вони жилища, и в то же самое время желал вдохнуть полной грудью, чтобы преодолеть фобию перед насекомыми. Несколько секунд он сражался сам с собой, в конце концов, набрал воздух в рот и медленно выпустил. Лучше. Ненамного, но лучше.
Мамцаж задумался. Женщина Мамцажа — прокурор сомневался, чтобы то была его жена — предложила Шацкому кофе, но он отказался. Он и так был уверен, что она попросит у него денег, когда он сам станет уходить. Он предпочитал попросту дать милостыню, чем платить за что-то, чего и так не мог бы, наверняка, проглотить.
— Пан вообще помнит то дело? — подогнал Шацкий.
— Помню, пан прокурор. Убийства не забываются. Вы и сами ведь знаете.
Шацкий кивнул. Святая правда.
— Я только пытаюсь вспомнить как можно больше подробностей. Ведь это случилось почти что два десятка лет назад. Не помню толком, что то был за год, но то, что семнадцатое сентября — это точно. К нам приехала крупная шишка из Союза, так мы по углам смеялись, что если русские, так только семнадцатого сентября.
— Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой.
— Может и так. И наверняка перед тысяча девятьсот восемьдесят девятым. Еще минуточку. Нужно подумать.
— Ты побыстрее, Стефан, — рявкнула женщина и тут же сладеньким голоском прибавила: — Ведь пан прокурор не станет сидеть здесь вечно.
Шацкий натянул на лицо самую ледяную маску.
— Не мешайте капитану, пожалуйста, — сказал он. — Добром советую.
Угроза была неопределенной, благодаря чему, женщина могла понимать ее, как сама того хотела. Та униженно пробурчала какие-то извинения и отступила вглубь помещения. Тем не менее, Мамцаж встрепенулся и начал рассказывать, неуверенно поглядывая в сторону спрятавшейся во мраке сожительницы. А может и жены. Шацкий прервал его:
— Я очень перед вами извиняюсь, — обратился он к женщине, — не могла бы пани на четверть часика оставить нас одних? Я очень извиняюсь, но это следствие крайне важно для прокурорского управления и полиции.