вбирая между губ тонкую кожу, потом ловя мочку. - Что же ты, Катерина? Зачем представление это устроила? - Потому что ты дурак, - прошептали алые губы,
прикусанные, зацелованные им же, несколькими минутами ранее. - Дурак, конечно,
дурак, - посчитал за лучшее согласиться. Не умный же, точно нет. - Теперь давай попробуем, чтобы больно не было. Он гладил по голове, по волосам, да мягким каким, собирая кончиком языка солёные слёзы, удерживал своим телом девушку, не давая ей вырваться. Протиснул одну руку между крашеным деревом парты и грудью, которая удобно устроилась в ладони Марка, и слегка надавил на мягкость,
поглаживая легко, лишь задевая сосок. Целовал спину, плечи, останавливаясь губами на стыке, проводя языком по горячей коже, которая словно стала другой на вкус - насыщенней. Попробовал толкнуться глубже - член внутри Катерины пульсировал и требовал движений, фрикций, хоть быстрых, хоть медленных -
любых, но движений. Марку было необходимо двигаться внутри, вынимая и снова погружая в горячую, практически обжигающую тесноту Катерины. Катя недовольно застонала и попыталась отодвинуться, упираясь носками в пол, ноги затряслись от напряжения, даже ягодицы сжались. Он провёл руками по бёдрам,
замечая, как они расслабляются под его поглаживаниями, приподнял ножки от пола, лишил их опоры и снова качнул бёдрами - на этот раз сопротивления было меньше. Катеринка замерла, перестала отползать и сжиматься - это стоило усилий,
Марк чуть не кончил раз пятнадцать за эти пятнадцать неполных фрикций, между поцелуями и уговорами, что сильнее болеть уже не будет, и надо потерпеть, раз уж так получилось. В конце Катюшка уже держалась за парту, сохраняя удобное положение, и тяжело дышала, смотря куда-то на стену с алгебраическими формулами, не оказывая никакого сопротивления Марку, который не уставал проводить губами по раскрасневшейся коже Катерины, шептать на ухо какую-то ерунду и двигаться, пусть не на полную амплитуду, но двигаться, пока не потерял рассудок окончательно от всего происходящего, и только и успел, что вытащить и оставить белёсые следы на круглой попе. Крови было не так и много, но она была -
на члене, между ног Катеринки, на его руках, на которые смотрела Катюшка и всхлипывала. - Всё хорошо, Катерин, всё прошло, - он прижал к себе девушку, она так и стояла с болтающимися на одной ноге колготками и трусами. - Всё будет хорошо. - Меня мама будет ругать, - горько вздохнула. - А ты не говори маме, зачем маме знать... - действительно, что-что, а то, что Катерина лишилась девственности в школе, на чаепитии в честь окончания четверти, да ещё с Марком - Лопоушке лучше не знать. - Не скажем маме, никому не скажем. Марк одел Катерину,
натягивая по очереди трусы, оказавшиеся просто белыми, трикотажными и какимито невинными, колготки, застегнул бюстгальтер и блузочку, руки он вытер о свою футболку, ей же протёр Катю, убирая хотя бы очевидные следы, а потом надел на себя и запахнул куртку. - Идти можешь? - он провёл рукой по волосам Катюшки,
пытаясь привести их в божеский вид. - Могу, - Катерина потопталась и горестно вздохнула. - Мне в класс надо, за вещами. Марк с сомнением оглядел Катерину.
Юбка помялась, блузка тоже, волосы растрепались, и даже если сейчас переплести - всё равно будет виден беспорядок, без расчёски такую копну волос в порядок не приведёшь. - Я заберу, иди вниз, дойдёшь? - посмотрел ещё раз с сомнением.
Понимал ведь, что ничего страшного не случится, от потери крови не умрёт, от болевого шока - тоже. Что сделано - то сделано. Но не мог перестать дёргаться и волноваться. - Дойду, - вздохнула и, опустив голову, побрела в сторону выхода с этажа. Марк рванул в класс, где многие уже разошлись, сидела классная, довольная проведённым мероприятием, и кто-то из родительниц. Он быстро поздоровался, в общем-то, его если и не знали, то несколько раз видели, его отца точно, так что,
представляться не пришлось. Нашёл взглядом Катеринину куртку, проверил, на месте ли шапка - в рукаве, взял её сумку и так же быстро побежал вниз, где уже стояла Катюшка, подпирая собой стену, как атланты руками небо. В машине он зачем-то ещё раз поинтересовался, может ли Катерина сидеть, не больно ли ей,
потом заехал в аптеку, купил каких-то обезболивающих, путаясь в объяснениях фармацевту, какая именно боль, в конце концов сказав, что у девушки, под понимающий кивок женщины, влажных салфеток и воды. Наконец, выдохнув, он смотрел на Катеринку, она смотрела на торпеду и горестно вздыхала, иногда косилась на Марка и снова вздыхала. - Катюшка, Катерина. - Так тепло вдруг стало,
невыносимо, нежность, какая-то пронзительная и острая, резанула изнутри,
вырываясь наружу. - Катенька, не дуйся, всё хорошо, отлично всё. - А настроение набирало обороты и ползло вверх, как ртуть в градуснике, опущенном в горячую воду. - Хорошая моя, девочка моя, Катерина моя, - «моя» - было главным и основным его словом и мыслью. - Всё хорошо, - он растирал холодные пальцы рук и целовал их, смотря в каком-то первобытном, радостном восхищении на Катюшку.
- Всё отлично! - Да? - она заглянула в лицо Марка, ища там что-то. - Да, Катерина,
да, хороший мой, любимый человечек, - откуда-то вырвалось, слетело с губ само.
Чтобы не продолжить говорить глупости, он занял губы, начал целовать уже улыбающуюся Катерину. Щёки бархатистые, нежные, вкусные. Улыбку, да уютную какую, родную, сладкую, так бы и слизал всю, до капельки. Шейку, пахнущую малиной, малюсенькое ушко, аккуратное, с нежным хрящиком и мочкой.
Глава 8. Часть 3. Прошлое
Дома Катерина быстро юркнула в свою комнату, переоделась, переплела косу и,
приглаженная, в обычном виде, спустилась на кухню, где сидел Марк и ел
Наполеон - конечно же, Лопоушка оставила огромный кусок и даже записку сверху приложила: «Марику». Потом они жевали торт вдвоём, запивая горячим чаем,
крошки пропитанных коржей оставались на губах Катерины, и Марк слизывал их,
не в силах заставить себя перестать улыбаться. Если и есть в природе счастье, то именно в тот вечер и в ту ночь, когда всё, что позволил себе Марк - это аккуратные поцелуи, именно в те часы Марк ощущал это самое счастье. Незамутнённое,
зацелованное, с чернющими глазами, уютное, родное. Его счастье. Утром он не пошёл в институт, забив на пары и грозивший завалиться зачёт, Марк остался дома и слушал, как копошилась на кухне пришедшая со смены Лопоушка, голос отца,
довольный смех, а потом женские стоны за стеной, хрипловатый голос отца,
вскрики и победный удар спинки кровати о стену. Никто не заметил, что Марк остался дома, а Катеринина комната была дальше, и слышать родителей она не могла. Марк перевернулся на живот и вспомнил вчерашний день. Решил подумать о случившемся, но мысли только привели к тому, что член стал упираться в живот, на котором лежал Марк, и требовать внимания к своей персоне, рука машинально скользнула вниз, обхватив и погладив. Упёрся лбом в подушку и быстро водил рукой, иногда задевая яйца, быстро, быстрее, воспоминания проскакивали слепящими вспышками. Вот Катерина целует его в ответ, зло, по-взрослому, вот лежит, распластанная на парте, с задранной юбкой, вот упирается носочками в пол,
и икры напрягаются, делая точёные ноги рельефными, вот она расслабилась от его поцелуев и шёпота, на спине выступила испарина, взгляд куда-то в стену, а горячая,
обжигающая глубина уже пускает почти без сопротивления член Марка. Почти,
потому что, всё равно невероятно тесно, почти до боли. Вот он кончает на круглую попку, и белые, полупрозрачные, как жемчужные, капли располагаются на светлой коже, как рисунок в стиле авангардизма. Марк застонал и кончил в руку, растирая результат по ткани, откинулся на спину и незаметно для себя провалился в сон,
недолгий, но крепкий. Он зашёл в комнату Катерины, несмотря на то, что дома была Лопоушка, точно было известно, что после смены она крепко проспит до обеда, а то и позже, с утра её здорово укатал Боря, так что сон будет ещё более крепким. Катюшка сидела в позе лотоса, в одной из своих нелепых, почти старушечьей пижаме, и что-то увлечённо читала. Волосы закрывали половину лица, когда она подняла на него глаза и улыбнулась. - Я соскучился, - сказал и прикусил себе язык, когда бы он успел соскучиться-то? Глупость какая! Но ведь соскучился... Хотел прижать к себе, вцепиться в губы поцелуем, меньшее его не устраивало никак - именно вцепиться, вгрызться в эти губы, как в пядь родной земли, и не отдавать некому. - Я тоже, - простодушно ответила Катерина, и зря она так сделала, последний фактор, хоть как-то сдерживающий Марка, пал,