«Как тебя зовут?», — спрашиваю я мальчика.
«Билли»
«Билли, передай маме, что мне очень жаль.» Харли читает записку и говорит, что в аду пойдет снег, прежде чем им достанется хоть что–то от Фултон Террас. Говорит, что не понимает таких людей. «Думают, что весь мир перед ними в долгу.» Он спрашивает меня, куда они направляются. Но у меня нет ни малейшего представления об этом. Может быть, они едут обратно в Миннесоту. Откуда мне знать, куда? Но я не думаю, что они едут обратно в Миннесоту. Мне кажется, они попытают удачу где–нибудь еще.
Конни Нова и Бульба заняли свои кресла, как всегда, по бокам бассейна. То и дело они смотрят на сыновей Холитса, которые выносят вещи к универсалу. Потом сам Холитс выходит с одеждой, перекинутой через руку. Конни Нова и Бульба кричат и машут руками. Холитс смотрит на них и не узнает. Но потом он поднимает свободную руку. Просто держит ее и все. Они машут. Холитс машет в ответ. Он продолжает махать, несмотря на то, что они уже остановились. Бетти сходит вниз и трогает его за руку. Она не машет. Она даже не смотрит на этих людей. Она что–то говорит Холитсу, и он идет к машине. Конни Нова откидывается в кресле и дотягивается до своего приемника. Приподняв солнцезащитные очки, Бульба какое–то время смотрит на Холитса с Бетти. Потом он поправляет дужки очков за ушами. Укладывается на шезлонг и продолжает жарить свою старую продубленную кожу.
Наконец они все сели и готовы уезжать. Мальчики на задних сиденьях, Холитс за рулем, Бетти на соседнем сиденье. Такими они и приехали сюда.
«Ты на что смотришь?» — говорит Харли.
У него перерыв. Он смотрит телевизор в своем кресле. Но встает и подходит к окну.
«Что ж, вот они уезжают. Не знают, куда едут и чем там займутся. Безумный Швед.»
Я смотрю, как они выезжают со стоянки и поворачивают на дорогу, что приведет их на шоссе. Потом я поворачиваюсь к Харли. Он вернулся в свое кресло. Держит свою банку с колой, одел на голову свою шляпу из соломы. Словно ничего не случилось и не случится никогда.
«Харли?»
Но он, конечно же, не слышит. Я подхожу и встаю перед ним. Он не понимает, что это может значить. Откидывается на спинку, просто сидит и смотрит на меня. Звонит телефон. «Сними трубку, ладно?» — говорит он. Я не отвечаю ему. Зачем мне отвечать? «Пусть тогда звонит», — говорит он.
Я иду за шваброй, достаю тряпки, салфетки, и ведро. Звонки прекращаются. Он все еще сидит в своем кресле. Но телик он выключил. Я снимаю с щита ключ, выхожу наружу, поднимаюсь по ступеням к номеру 17. Я вхожу внутрь и через гостиную иду к ним в кухню – в их бывшую кухню.
Кухонные стойки протерты, раковина и сервант чисты. Не так уж плохо. Я оставляю вещи для уборки на плите и иду посмотреть на ванную. Ничего такого, с чем не справится проволочная мочалка. Потом я открываю дверь в ту спальню, что окнами смотрит на бассейн. Жалюзи подняты, белье убрано с постели. Пол сияет. «Спасибо», — говорю я вслух. Куда бы она не направлялась, я желаю ей удачи. «Удачи тебе, Бетти». Один из ящичков комода открыт и я подхожу, чтобы закрыть его. В его глубине, в углу, я вижу ту уздечку, что он принес сюда, когда приехал. Наверное, ее забыли в спешке. Может быть и нет. Может, он решил ее оставить. «Узда», — говорю я. Я поднимаю ее перед окном и смотрю на просвет. Это не игрушка, это просто старая кожаная узда. Я мало знаю о них. Но я знаю, что одна ее часть крепится во рту. Это удила. Наездник тянет за вожжи то так, то этак, и лошадь поворачивает. Это просто. Удила тяжелые и холодные. Если придется терпеть такую вещь между зубов, живо все просечешь. И когда почувствуешь, что кто–то тянет удила, ты знаешь – пришло время. Ты знаешь – пора тебе отправляться в путь.