— Ну и когти! Как у гарпии! — спокойно бросает он, и хлопцы уходят, пересмеиваясь, как будто не существует на свете никакой Вени Рыжик с ее проблемами.
И она вдруг понимает, что слова ничего не значат. До этих ребят ей не достучаться. Единственное, что она сейчас может сделать, это отвернуться к стене и заплакать. Она плачет, только так тихо, что Яна, которая подошла к ней, некоторое время не замечает ее слез и весело выпаливает:
— Ну ты, Венька, и правда как партизанка на допросе! И не противно было жевать грязную бумажку?
Веня оборачивается к ней, и подруга тотчас меняет голос:
— Ой, Венька, милая, не плачь! Анфиса же тебя любит, посмотришь, она ничего никому не скажет. Да и знает она, кто кому записку писал, она так на Германа посмотрели, так посмотрела!..
— Говоришь, любит меня Анфиса? — спрашивает Веня, переставая плакать и пристально глядя на розовое, персиковое лицо Яны Сапеги — лучшей своей подруги. А за что, не знаешь?
Яна поводит плечиком, легко откидывая назад рыжеватую прядь волос, — они у нее цвета потемневших осенних листьев, и от них еще розовее кажется ее личико.
— Ну, просто так! Меня она не любит, все придираемся. А почему?
— Вот именно, почему? — с сарказмом спрашивает Вени Стасю опа тоже не жалует, кажется?
— И Стасю тоже! — соглашается Яна, не понимая, к чему клонит подружка. — Пошли домой, Венька! Так кушать хочется!
«И тебе повариха Александра, как всегда, нальет чуть больше в тарелку, чем другим, и, может быть, как всегда, вздохнет: „Дает же людям бог такую красоту!“ — думает про себя Веня. — А Стасю любит медсестра, всегда приносит ей глюкозу. И других кто-то любит… А меня вот только жалеют, оказывается, за то, что я некрасивая!»
— Яна! — Она хватает Яну за плечи, смотрит в круглые, темно-карие ее глаза. — Скажи мне правду — я страшненькая?!
Яна растерянно смотрит па бледное продолговатое лицо Вени с лихорадочно горящими глазами и неуверенно начинает:
— Ты, Венька, хотя и не Прижит Бардо…
— И ты!
Слезы на Венином лице еще не высохли, но злое, мстительное чувство загорается в ее взгляде.
— Катись, Янка…
— Что с тобой? — пугается Яна. — Чего ты? Что я сказала?
— Правду, Яна, правду, вот что!
— Ничего не понимаю… — Яна тоже готова плакать вместе с Веней. — Пойдем домой, — тихо говорит она.
— Я пойду без тебя.
— Но почему, Венька?
— Потому. Могу я делать что хочу?
Веня пошла вперед, подружка за ней. Они вышли на школьный порог. Тут Веня остановилась, выжидательно и с сарказмом глядя на Яну. Та помедлила еще немного, потом вздохнула и, закинув портфель за спину, пошла по дороге. Веня тоскливо глядит ей вслед, потом вспоминает, что оставила в классе портфель, и возвращается назад. Останавливается возле двери, где в проеме висит зеркало, и вглядывается в стекло, по которому скользят хмурые тени зимнего короткого дня.
Сколько ни всматривайся, там, в зеркале, все то же лицо — оно, оказывается, настолько некрасивое, что даже старая седая Анфиса может радоваться жизни, глядя па него. Но разве оно и в самом деле непривлекательно? Раньше она никогда не думала об этом, не отмечала в сознании, что свои записки мальчики всегда адресуют другим, а не ей. Никто ее не любит: ни воспитательница, ни медсестра, ни учителя! Никто никогда не обнимал ее, как Стасю или Яну! А почему?
Запоздалый стыд жжет Веню, она опускает глаза, но потом снова с какой-то ненасытной жадностью рассматривает себя: нос, кажется, и впрямь великоватый, волосы редкие, глаза темные и небольшие. Оттого что она уродилась длинной и худой, ее прозвали Пикой. Раньше она не обижалась на прозвище, откликалась на него как ни в чем по бывало. Почему же, почему была она такой слепой?
Лучше бы не говорил ей Валерка этих страшных, безжалостных слов! И лучше бы она не напрашивалась на них!
В класс заглядывает уборщица, и Веня торопливо уходит. Моги привычно несут ее по утоптанной дороге, но возле самой речушки, через которую перекинут временный мосток, почерневший и скользкий от мокрого снега, она останавливается, потом медленно поворачивает назад.
Чего нестись в интернат? Кто там ее ожидает? Антоля Ивановна, воспитательница восьмой группы? Веня представила себе немолодое круглое лицо воспитательницы, рабочую комнату с ее десятью столами, где после обеда нужно будет готовить уроки. Герман и Валерка сидит за соседним столом — значит, придется весь вечер ловить их злорадные взгляды, слышать, как они шушукаются, возможно, и о ней.
Со Стасей Герман никогда бы не посмел так разговаривать! Стася высокая, синеглазая, у нее над верхней губой белеет шрамик, но это ей не вредит, она все равно красивая, и, значит, ей можно проходить мимо с таким видом, словно к записке, которую подсунули ей, Вене, она не имеет ровно никакого отношения!