– И ты не при чем?
Неугомонный. Вот вроде ж был рядышком, гулял по саду, чинно да прилично, как оно положено, в разговоры не лез и вовсе сделался столь тих, что Мудрославе бы заподозрить неладное, а она не заподозрила. Увлеклась.
Что-то такое рассказывал этот вот Повелитель Тьмы, который оказался вовсе не страшен, то ли про историю, то ли про нежить, то ли еще про что, главное, что рассказывать умел.
И слушали его.
Мудрослава тоже.
А потом вот крик. И мертвая старуха, над которой склонился Яр. И степнячка эта. Суета… суета унялась, старуху перенесли в лабораторию, причем весьма даже просторную. Места вот в ней всем хватило.
– Совершенно! – соврал Яр, и Мудрослава за косу дернула.
Огляделась.
Степняки.
И ладхемцы рядом. Их красные мундиры выделяются яркими пятнами. Там же бояре, которые вчера пить изволили, но прилично, памятуя, что в гостях. Из Ижицкого хороший глава посольский вышел. Крепко всех в руке держит, не позволяя честь государеву уронить.
Еще бы самому государю этакого понимания.
– Потом поговорим, – прошипела Мудрослава и улыбнулась еще шире, кивнула кому-то, сама не разобравшись кому.
Островитяне держались наособицу.
А к столу, на котором уложили покойную, никто-то не смел приближаться.
Кроме ладхемки.
Сперва-то Мудрослава её и не узнала. Мудрено ли! Оказывается, средь всех этих тряпок золотых человек прятался. И главное, нормальная-то девка, если помыть.
Невысокая.
Не худая, не толстая, самое оно. И волосья у ней, оказывается, имеются. Рыжие. Только обрезаны коротко больно и зачесывает она их гладко. Да сеткою сверху прикрывает. Только непослушные прядки сквозь сетку пробиваются, ложатся завиточками.
Переоделась опять же.
– Ишь ты! – восхитился Яр как-то даже громко, пришлось опять за косу дернуть. – Ай!
И шепотом добавил:
– Оторвешь, потом сама клеить будешь.
– Веди себя прилично, – Мудрослава косу отпустила, с неудовольствием отметив, что в прежнем, размалеванном виде, ладхемка ей нравилась куда больше. Прежнюю-то её ни один нормальный мужик всерьез не примет, а теперь вот глядят.
Все.
Шепчутся.
Хмурятся ладхемцы, и глава посольства даже выступает вперед, склоняется, говорит что-то, явно неодобрительное.
– Мою сестру боги одарили щедро, – голос Ариции Ладхемской не оставляет шансов расслышать, что же такое втолковывали её сестрице. – Но дар её весьма… своеобразен.
А вот сама Ариция осталась в прежнем виде.
К счастью.
– Она способна заглянуть в человека и понять, отчего умер он.
Тихо стала.
– Некромантка, что ли? – осведомился Яр шепотом. Но услышали, кажется, все.
Боги, когда же он молчать научится-то?!
– Ладхемская принцесса не осквернила бы себя прикосновением к проклятому искусству чернокнижия! – громко отозвался глава посольства, вперившись в Яра свирепо. А тот плечами пожал.
– А я чего? Я так… спросить.
– Некромантия не имеет отношения к чернокнижию и тьме, – заметил Ричард, отводя взгляд. А ведь ладхемку рассмотрел, как и прочие.
Все-то смотрели.
Старомысл.
Он тоже. Вперился тяжелым взглядом. И… и Мудрослава ощутила прилив ярости. Как смеет он? Как… на эту вот… тощую.
Бледную.
Моль.
– Некромантия учит тому, как работать с мертвой материей. Сохранять её. Изменять. Использовать. В ней множество разделов и большая часть их далека от истинной тьмы. И потому в таком даре нет ничего стыдного, – это было сказано громко и на диво жестко, отчего шепоток, родившийся было средь людей, стих. – Напротив, дар этот весьма редок. И оттого ценен.
И замолчал.
А Старомысл все смотрит и смотрит. Отчего он смотрит? На ладхемку? Он ведь говорил о любви. Разве тот, кто любит, будет глядеть на другую женщину? И так, бесстыдно?
Сердце заныло. И зубы. И появилось недостойное желание завизжать, затопать ногами.
– Спокойно, – Яр почувствовал и подхватил под руку. – Дыши глубже. Это морок. Только морок.
Морок.
И Мудрослава понимает. Разумом. Вот только сердце сбоит. Сердцу разум не прикажет. А во рту сделалось кисло, будто она ненароком порченного молока хлебнула.
Она прикрыла глаза и стояла.
Долго?
Верно, долго, а Яр стоял рядом. Вот так и за руку держал, сжимая крепко, отчего на душе словно бы легче становилось. Главное, что когда Мудрослава открыла глаза, то все переменилось.
Нет, старуха лежала на столе, только избавленная от лохмотьев.
Она была вовсе не страшной.
Напротив, она гляделась ненастоящею. Желтая кожа. Какое-то сухое легкое тело, глядеть на которое стыдно, но Мудрослава вперилась взглядом.