Изумленный вскрик парней подсказал, что они еще в сознании и видят, как я меняюсь. Что ж, я сама так решила… Хоть какая-то идея, или попытка, или бред.
Каждый шаг давался тяжело. У кого другого от слепящего света, все сильней вырывающегося из шара, глаза бы давно сгорели, но я же — пиктоли. Старинные предания гласят, что когда-то, давным-давно пиктоли жили в глубоких пещерах и смотрели каждый день и каждую ночь на расплавленное золото в глубинных жилах, а это зрелище не для слабых.
Внезапно вкус соли на языке едва не отбросил меня назад. Золото?.. Ну конечно же! Стержень у артефакта — дройдель из чистого золота, на нем все держится. И кто его сделал?! Да и не главная это беда сейчас. Главная проблема — как удержать дройдель? Призвать его я призову, разрушив тем самым целостность конструкции, но из-за всплеска окружающей меня магической силы не смогу взять его в руки… или смогу… А время не ждет, Фларимон и Жармю тоже (один из них, между прочим, мой супруг, неизвестно где шлявшийся и практически бросивший меня, но это не важно — ведь на защиту без раздумий бросился!), да и маг чего-то напевать начал. Пора… Пора на что-то решаться!
Зов, как песня, как колыбельная матери, что утешала в далеком детстве, легко и плавно лился навстречу свету и… проходил сквозь него. Дройдель слегка шевельнулся… Потом задрожал… Дернулся раз, другой… И вырвался на свободу, направляясь в стремительном полете к зовущей… Ко мне…
Нет, не сумею… не удержу!.. Ах… Поздно…
Боли не было, она придет потом, если это «потом» будет. Почудились крики Фларимона и Жармю с той стороны сияния: «Не смей!» Не сметь? Я уже посмела… Да только дело у меня еще одно осталось незаконченным…
Уходить одной — пафосно и глупо, а вот прихватить с собой этого пакостника — героически. Не моя рука с когтями, но золотые песчинки с разбитого дройделем шара метнулись к колдуну, забивая рот и нос, залепляя уши, глаза. Кричать бесполезно: ты сам виноват, сам построил заклинание на золоте, так и получай его! Беснующаяся энергия хлынула в вызвавшего ее вопреки приказу, но подчиняясь ему: хотел получить магию? — пожалуйста, только это не огурцы и помидоры, чтобы засолить в бочонке про запас.
Последний хрип чародея, громкий хлопок и… пустота… Пустота тишины… Пустота света…
Ох, а дышать оказывается тяжело, да и стоять тоже… Сгустки крови, вырвавшиеся изо рта, вызывают лишь недоумение: «Мое?» И почему так темно? А боли нет…
Видимо, в этом и было мое предназначение, цель моей жизни — умереть, чтобы жили… Так уж устроен мир: в замужестве девушка умирает ради женщины, что сможет дать новую жизнь своим ребенком, на рассвете умирают звезды, чтобы родилось солнце, согревающее все живое вокруг, каждую зиму природа умирает, чтобы весной с первой капелью, с первым подснежником возродить новую Жизнь…
Почему-то в голову приходят отнюдь не душеспасительные мысли, а сплошные глупости: что я так и не куплю то ожерелье из серого морского жемчуга, что близнецы не смогут отдать мне проспоренные три золотария, что мои новые сапоги на зиму так и останутся стоять в тайнике за шкафом патколовской гостиницы, что…
Пора… Я знаю, что пора: серый туман клубится за спиной и зовет туда. Еще чуть-чуть, самую малость: мне нужно знать, что не напрасно рискнула самым дорогим. Лишь один взгляд со стороны!..
А они беспокоятся! Фларимон подхватил на руки, зачем-то трясет и кричит что-то. Я не слышу твоего крика… Мертвые не слышат живых… Жармю все примеривается к дройделю, торчащему из груди у меня, вернее той меня, что останется в земле. Эфиан бьет кулаком об пол, не замечая текущих слез и крови на сбитых костяшках. Сирин зачем-то гладит мои волосы, будто пытаясь заплести в косу, как делала обычно по вечерам. И никто, совершенно никто не замечает, что я, точнее тело уже человеческое и абсолютно голое. А я? Что я? Да, да, я знаю…
Пора…
Глава 7
Боли нет. Только обида. На саму себя — столько хотела, а не успела. Почему не успела? Не знаю. Нет, знаю, только не хочется помнить. Помнятся лишь слова из старой рыцарской баллады:
Так всегда и бывает: каждому назначен свой зарок, и когда он исполняется, приходит время уйти. Мое время пришло? Наверное. Не помню. А какой зарок? Тоже не припоминается. Но был же, скорее всего.
Вокруг тишина. Где вокруг? Надо открыть глаза и осмотреться, но желания нет. Пропало. Как и все. Что «все»? А я знаю? Знаю только, что вроде как лежу. Сплю? Маловероятно.
Вдруг нечто нарушает тишину. Нетвердый детский голосок напевает странную песенку:
И я понимаю значение этих слов:
Как, почему, зачем — мне даже неинтересно. Потому что я умерла? Скорее всего. Значит, ребенок тоже умер. Или это ангел поет. Последнее вряд ли — ТАК ангелы не поют, не могут, не должны.
— Не надоело? — ехидно интересуется все тот же детский голос.
— Что надоело? — голос колет усталое горло.
— В бессознанку играть, — радостно просвещает голос.
От удивления открываю глаза. Девочка. Девчушка. Лет шести-семи. В серо-голубом платьице с белым фартуком. Круглое улыбчивое личико. Непослушные русые волосы заплетены в две косы, с широкими белыми лентами на концах. И глаза цвета зелени самых первых листьев, еще не раскрывшихся, но уже поющих гимн весне.
— Наатцхешта? — голос срывается на хрип.
— А кого еще ты тут ожидала увидеть? — ехидно интересуется девчушка.
— Ты умерла? — отвечаю вопросом на вопрос, потому что для меня сейчас это важней всего.
— Щаз, придумаешь же, — отмахнулась наатцхешта.
— Тогда… Не понимаю, — недоуменно качаю головой.
— А ты встань, ну или сядь хотя бы. Может, лучше думаться будет, — вновь ехидно улыбается девочка. — Что ты помнишь?
Я? Помню? Фларимона. Принца, оказывается. Причем настоящего. А еще его брата, или кем там Жармю ему приходится. Эфиана. Сирин. Колдуна тоже помню. И дройдель. Тот самый, что торчит у меня из груди. Только не у теперешней меня, а той, оставшейся мертвой среди живых.
— Я умерла, — слова сами просятся на волю, не думая о горечи, которую приносят.
Горечь… Неужто, это единственное, оставшееся со мной за чертой? А как же любовь? А вот так: любовь осталась там, с ним, став единственной причиной моего нынешнего состояния — если б не любила, не решилась бы на безумный поступок. И пусть, зато он жив. И они тоже.
Голос наатцхешты оторвал меня от не слишком приятных мыслей.
— И не надейся, — презрительно хмыкнула Лета.
— А?.. — вновь удивленно смотрю на девочку.
— Я говорю: не надейся, что умерла. За тебя такую цену заплатили, такое волшебство сплели, не всяким магам подвластно, — самодовольно пояснила она. Потом задумчиво добавила — С другой стороны, ни у одного мага нет подобных возможностей. В любом случае, умереть тебе не дали.
— Кто? — вопрос звучит глухо, потому что догадываюсь об ответе.
— Муж твой, кто ж еще, — небрежно пожимает плечами наатцхешта. — А «зачем» и «как» спросишь у него.
— Но ведь… Так не бывает. Это неправильно, — с губ срывается практически бессвязный лепет.
Уф, хорошо, я только села, не решившись встать, а то трясти начало. Правда, куда села — непонятно. Здесь, если «здесь» вообще есть, все черное. Будто всю комнату завесили черной тканью: стены, пол, потолок — все.