Почему так легко иду к меняле, когда всем и каждому известен злокозненный характер и хитрющий ум представителей этой профессии? Ну и что? Мне бояться нечего: что-что, а достоинства монет, их обмен, хождение, а также качественность, ценность золотых самородков я знаю. Маман и папа едва ли не с колыбели — ведь уже тогда проявились способности пиктоли — вбивали в меня эти знания. Зачастую в доме принимались родственники, так сказать «седьмая вода на киселе», только из-за новостей о чеканке монет, обменном курсе и прочем. Как бы не хотелось отрешиться от всего этого, но золотой дар обязывает.
Так в княжестве Бруйсь, соседствующим с Фелитией на северо-западе, государственными являются монеты трех достоинств: золотой, серебр яный и медный. Почему государственными? В деревнях и селах, да иной раз и в городах расплачиваются мехами да распиленными монетами. За один золотой дают пятьдесят серебряных или двести медных, а за один серебряный — двадцать медных. В родной Фелитии: зл отник, серебр яник да мед яник. Пятьдесят медяников или десять серебряников можно обменять на один злотник, а двадцать медяников на один серебряник. В самом большом королевстве — Листиге — обретаются золот арий, сер ебрий и мед яний. Один золотарий это десять серебриев или сто медяниев. Десять же медяниев потянут на один серебрий. На Родосских островах в ходу жемчужины, золотые и серебряные самородки. Точного обменного курса у них нет — все зависит от качества жемчуга и размера самородков. Но примерно за десять жемчужин без изъяна размером с ноготь большого пальца можно получить один золотой самородок среднего размера или три-четыре серебряных. По моему мнению, понятие «самородок» весьма расплывчато, мало ли какие они бывают. Однако ж до сих пор как-то жители островов и их гости разбираются. Медь на островах не имеет хождения. Может потому что на кораблях ее много? Не знаю, тут я не специалист.
Королевства да княжества не живут сами по себе, поэтому монеты постоянно путешествуют по свету. А значит и как на что меняется в этом случае мне тоже надо знать. На самом деле не все так сложно. Самой ценной, соответственно и самой дорогой монетой считается листигский золотарий, от него все расчеты да подсчеты и ведутся. За один золотарий дают два злотника или пять золотых. Двадцать серебряников спокойно можно обменять на один золотарий, а вот в подобной ситуации бруйсьских серебряных монет понадобится аж двести пятьдесят. Серебряные деньги между собой меняются с таким же успехом, что и золотые, то есть фелитийские и листигские дороже бруйсьских: два серебрия на три серебряника или семьдесят серебряных. Медные на медные не обменивают: их сперва «переводят» в серебряные или золотые, а потом можно и речи вести.
Почему такой разброд в ценности монет? Если по-научному, как объясняют это казначеи, то «в соответствии с развитием социально-экономических и государственных условий королевств, княжеств и содружеств, а также концентрацией в денежных единицах благородных металлов». Проще же говоря, зависит все от богатства жителей и казны этих самых королевств, княжеств и содружеств, да количества золота, серебра и меди в монетах. Все просто, понятно и очень похоже.
Однако княжество Ал ом выделяется из остальных: нынешний правитель князь Алмод ик ввел новые деньги (хорошо, хоть монеты, а то грозился бумажками все заменить). Самая мелкая монета медная — файпар и, точнее это деревянный круг, в который вставлен медный кругляш. Несмотря на то, что княжеские казначейские палаты старались изо всех сил и наштамповали их несметное, ну или почти несметное количество, любви народной файпари не сыскали. Следом идет медная монета в виде круга с дыркой в середине — б агель. Начищенные песком багели ярко блестят, потому и видеть их можно чаще в украшениях у незамужних девушек, нежели в кошельке. Чуть выше и ценнее обычные медные монеты с незамысловатым названием — медное. С чего именно «медное» не знает никто, даже князь Алмодик — большой оригинал и выдумщик. Далее серебряная монета эз юст и золотая — эм ейль. Личным указом князь установил, за сто медное давать один эзюст, за сто эзюстов один эмейль. Но на деле иначе: на один эзюст можно поменять тридцать-сорок медное. Зато с эмейлями все гораздо хуже: золота в Аломе мало, как говорится, кот наплакал, соответственно и монет золотых совсем немного. И если у человека появляется золотой, то аломийцы говорят, что у него не жизнь, а рай. Поэтому-то монеты, вместо эмейлей стали называть эмелями: эмель — рай по аломским поверьям. Во всяком случае, так говорил папа.
Мда, на тему золота и денег могу говорить часами. Да только кому это интересно? Верно, никому… О! А я уже пришла. Серая пустынная улица виляла, будто при ее строительстве дул ураганный ветер, было выпито десять бочек неочищенного самогона, да и в проекте вместо четких линий карандаш выводил сплошные зигзаги. Нужный мне дом оказался небольшой полутора этажной постройкой — наверное, подвалы большие, вроде нижних этажей, с неброской вывеской, на которой красовалось загадочное изображение — то ли рыба, то ли пушной зверек какой, и серой дверью — крашеное дерево. Не слишком респектабельно, но это все может оказаться видимостью, чтобы не привлекать лишнего внимания к делам хозяина. Нечего стоять на улице, до заката мне еще столько надо успеть!
Кольцо на двери было не только ручкой, а еще и неким подобием молотка: постучи, может и откроют. Стучать пришлось минут десять — то ли хозяин никого не ждал, то ли занят был. Дверь с неохотой приоткрылась, и на меня уставились прищуренные серо-зеленые глаза.
— Чего тебе? Милостыню не подаю! Прочь! — выдал на одном дыхании их обладатель.
— По делу я, милостыню не прошу, поэтому не уйду, — у меня получилось не хуже.
— Что ж за дело может быть у такой… — меняла не договорил, но бросил на мою особу весьма выразительный взгляд.
— Есть пара вещиц, на них посмотреть надо, да поменять на что помельче, — стараюсь изобразить на лице загадочно-намекающее выражение.
Получается, видимо, не очень, поскольку меняла нахмурился еще больше:
— И что за вещицы, и на сколько «помельче»? Учти, с краденым не связываюсь!
Вот зануда!
— Я ничего не крала! — говорю как можно тверже. — А вещицы желтого цвета, с блеском хорошим…
Меняла пожевал губу, похмурил брови, потом скрылся за дверью, но благо только чтобы ее открыть.
— Проходи быстрей, нечего маячить перед домом, — проворчал мужчина.
А кто меня под дверью держал? Пф! Зануда! И вредина!
Войдя в дверь, я оказалась… нет, не в доме, а во дворе, практически повторяющем вид улицы — такой же кривой, да еще и плохо освещенный. Меняла вел меня куда-то в глубь, лабиринт прям какой-то. А с улицы и не заметишь… Конечной целью путешествия оказалась маленькая комнатка без окон. Она могла находиться как в конце двора, так и в его середине — ходы настолько запутаны, что сразу и не поймешь. Отсутствие природного света вполне компенсировалось десятью масляными лампами, развешенными по стенам. Могу, конечно, и ошибаться, но простое масло давно выгорело бы, да и чадило б так, что потолок почернел до цвета смолы. Еще одна лампа стояла на небольшом столе у противоположной от двери стены. Меняла зажег ее, чем-то поскрипев, развернулся и стал пристально рассматривать меня. Я в долгу не осталась.
Что ж, именно такими менялы всем и видятся: невысокого роста, не то ссутулившийся, не то сгорбившийся, в просторном бархатном одеянии, ничуть не стесняющим движения, тонкие пальцы все время мельтешат, глаза бегают, брови постоянно хмурятся. На голове менялы был традиционный для горожан светлый шаперон. Помнится, по рассказам папа, этот головной убор состоит из одного или двух кусков ткани, каждый по-своему укладывает их на голове в виде тюрбана со спускающимися концами. Причем, чем длиннее концы, тем более уважаем обладатель шаперона. У Хамсина, если я правильно запомнила имя менялы со «слов» золотых, концы достигали плеч, что говорило о его серьезном положении среди других менял и ростовщиков.