Третья четверть вересника застала меня у перепутья. На пересечении двух трактов, аккурат между деревушками Сов елово и Шлойс, стоял трактир. Аппетитные запахи кухни и аромат свежескошенной травы, как на нитке, повели нас с Зорькой к ограде. Въехав во двор, я поспешила поскорей опуститься на землю, пока нет ненужных наблюдателей, ведь слезать не научилась, так — сползала. Хорошо, хоть не падала. И все же мои потуги были замечены каким-то мальчишкой, баловавшимся у стога сена со свирелью. Выходило не очень, примерно как у меня со спуском с седла.
Пошмыгав носом и поворчав для вида, малец увел Зорьку в конюшню при трактире. Кобыла тут же проявила свой характер во всей красе: еле-еле передвигала ноги, отрешенно поглядывая на сено. Мальчишка бросил на меня укоризненный взгляд, мол, что ж ты за хозяйка такая — лошадку мучаешь, но промолчал. Сверкнувшая в багрово-красных закатных лучах солнца медная монета послужила той самой волшебной палочкой, по мановению которой происходят чудеса — теперь малец с гневом взирал на кобылу: «Что ж ты хозяйку замечательную такую мучаешь?»
Махнув на все рукой, поплелась в трактир. Да, именно поплелась: я, конечно, пообвыкла малость на лошади ехать, но это отнюдь не значит, что ноги, да и все тело тоже, больше не болят.
Ароматы деревенской кухни просто дразнили. Обеденный зал трактира был полон, две служанки едва успевали обносить таких же, как и я, оголодалых путников, а то и жителей соседних деревень — трактирщику все равно, чьи деньги брать, главное чтобы не поддельные, да побольше.
Голодно, однако! Ох, мне бы сейчас на белый хлеб кружок розового помидора, присолить, а сверху зеленью посыпать. Мм… Ой! Кошмар! До чего же я есть хочу, если готова проглотить и помидор, который я не ем, и зелень, которую терпеть не могу?!
Эх, сидеть в трактире и хотеть есть — только я так могу. А все дело в том, что денежки за золото, вырученные в Мальбурге, подходят к концу: еще есть, но шиковать не получится. Мда… найти бы еще одну такую сосновую рощу. Мечты… мечты…
— Чего будете? — рослая служанка, наконец, добралась и до моего стола.
— А что есть побыстрей и посытней?
— Ну… смотря что госпожа ест, — пожала плечами служанка, но как вариант предложила — Можно меживо из баклажанов, есть и потапцы с помидорами и сыром…
Баклажаны? Бе… Я и дома-то их не ела, а тут. Может потапцы? Они ведь с сыром!..
— А еще…
Вот что «еще» сказать она не успела, поскольку дверь распахнулась, едва не слетев с петель (добротных таких, между прочим), и в залу вошел вестовой.
— Комнаты для леди Ар ани и лорда Мелег ита Онт эсских! — его зычный крик перекрыл даже разговоры посетителей.
Леди Арани и лорд Мелегит? Вот тебе, то есть мне и на! Маман и папа собственной персоной! Каким ветром их сюда занесло? Не меня же ищут?..
Глава 5
— И почему сначала леди, потом лорд?! — возмущалась маман в ожидании трапезы и моего подробного рассказа о случившемся: кольцо на пальце было замечено сразу же, но расспросу на месте помешало урчание моего живота, протестующего против отсутствия еды. Маман сказала только одно: «Есть!», подразумевая, что все остальное после.
— Дорогая, ты же знаешь, это потому, что у нынешнего монарха только дочери. Поэтому в обращении, представлении и прочем имя дамы ставят впереди. Будь у него сыновья, все было бы наоборот, — мягко увещевал супругу папа. — А мы же все-таки королевские посланники.
На самом деле маман все это прекрасно знала, папа знал, что маман знает, но чем-то же надо было заполнить ожидание. А пока маман ходила по комнате — гостиной, из которой вели двери в две другие — скорее всего спальни. Глаза папа неотрывно следили за перемещениями супруги. Хотя если честно, то следил он не столько за ее хождением, сколько за стройной фигуркой. Да, маман, несмотря на четырех детей, обладала тонким, даже хрупким станом. Роскошные русые волосы крупными локонами обычно спускались до талии, но сейчас были уложены косой-короной вокруг головы. Обрамленные густыми черными ресницами глаза цвета темного янтаря просто завораживали. Красавица, да и только. Не то, что я. Собственно от маман мне достались в наследство тонкая фигура и русые волосы, только вместо золотистого оттенка вышел какой-то пепельный. А серые глаза у меня от папа. Да, цвет глаз у папа серый, только он такой лучистый, сияющий, будто солнышко выглянуло сквозь тучи. Волосы у папа прямые, золотистые. Именно такие же у близнецов — Теля и Телли. Ровный стан, широкие плечи, сильные руки… Да, папа тоже очень красив. Но Фларимон красивее. Ой, о чем это я?
Наконец постучали, дверь распахнулась, и в комнату вошли три служанки с доверху нагруженными подносами.
— Первая перемена блюд, — произнесла, видимо, старшая.
Первая? Ой-ей… А сколько же их будет?
Больше съесть я уже не могла: похлебка, жаркое, мясо на вертеле, картошка отварная, присыпанная зеленью, картошка жареная, пирожки с гусиной печенкой, фасоль в белом соусе, вареники с домашним сырным творогом (редкостная бяка, скажу я вам), копченый окорок, рыба в кляре, ох, всего и не перечесть — нашли пристанище в животе, пусть и по маленькому кусочку. А маман еще и сетовала, что я плохо ем, совсем оголодала, похудела, скоро ветром сносить будет. Увы, но папа был всецело на ее стороне.
Дождавшись, когда последняя плошка будет убрана, маман повернулась ко мне с видом судьи в ожидании последних слов обвиняемого. Захотелось тут же спрятаться или даже сбежать. Однако все пути к отступлению были перекрыты — папа весьма удачно расположился, в любой момент готовый кинуться и к окну, и к двери. Пришлось умоститься на диванчик и начать повествование.
Рассказывала долго и совсем не потому, что родители перебивали вопросами. Как раз наоборот, маман и папа почти в полном молчании слушали меня. Просто оказалось, что происходило вроде бы и немного событий, но подробностей, деталей… Под конец я уже ревела на коленях у маман. Так я плакала только в Ориенроге. Но тогда мне надо было сбежать, а сейчас…
— Бедная моя девочка, — шептала маман, гладя по голове собственно бедную меня.
Папа ничего не говорил, только держал крепко за руку, да вытирал мои слезы платком. Всевышний, как же мне этого не хватало. Как же я устала изображать из себя всезнающую бывалую путешественницу.
Все когда-нибудь заканчивается, поток слез тоже, сменившись редкими всхлипами. Веки стали тяжелыми, по телу разлилась усталость — дремота вступала в свои права.
Похоже, я все-таки уснула. Мда, для меня слезы — снотворное. Совсем как в Ориенроге получилось. Только сейчас мне совсем не хотелось просыпаться, да и нужды не было. Полусон, полуявь… Всевышний только знает, что со мной. Тепло, уютно, покойно.
— Что же ты теперь будешь делать, доченька? — сквозь дрему донесся голос маман.
Похоже, она совсем не сердится на меня, только сердце за дочь свою неразумную болит.
«Я… не знаю…» — перед собой я была честна: раньше мне казалось, что поступаю правильно, направляясь домой. Но теперь… Ох, мамочка, если бы я…
— Никто ее больше не обидит! — даже шепот у папа получился воинственным.
— Я ведь чувствовала! Сердце болело… И как Гретта могла не написать о такой беде?
— А ты еще говоришь, это люди безответственные и лживые. Вот, сама посмотри, какие пиктоли бывают!
— Да какая она пиктоли?! Седьмая вода на киселе. Уж и не помню кто, но кто-то очень далекий из родственников десять раз прадедушки женился на какой-то дворянке. Род был захудалый, почти разорившийся. В конце концов, сошел на нет. Их потомки-то и переселились в Липово. Если б не моя двоюродная тетя, привозившая Грету к нам на летние праздники, я бы и не знала ничего. Ох, она ведь даже письма присылала, мол, все хорошо, Эредет в Липово нравится, и она вернется домой в конце вересника. Но я и подумать не могла, что она может так врать. Ведь в юности была самой честной среди знакомых девиц!