Только взгляд этот… Он просит. О чем? Понятия не имею. Но вот если на миг отдаться на волю воображения, можно предположить — помощи хотят. Угу, нашли помощницу. Да я даже Жармю не смогла толком помочь (особенно когда вылила остатки воды на начавшие тлеть ветки), что уж говорить о незнакомых и подозрительных личностях.
А глаза так и смотрят. Может они отдельно от головы существуют? Всевышний, опять меня куда-то не туда занесло. И я даже могу сказать почему. Впрочем, вы и сами должны были догадаться. Настойчивый взгляд, даже настырный. Зовущий и просящий. И что мне делать? Да и из плаща не хочется выбираться: пригрелась уже, успокоилась.
— Ты куда? — шепот Жармю не стал громом с небес, но заставил вернуться на землю и вспомнить, что я не на прогулке.
— Надо, — рассказывать о глазах не буду.
— Что надо? — не успокаивается парень, и его можно понять.
— В кустики, по делам, — недовольно бурчу, причем абсолютную правду.
Вот только Жармю не то подумал, потому как покраснел — даже в слабом лунном свете заметно, засмущался и уткнулся носом в ворот плаща.
— Только… э… недолго… — не удержался от напутствия он.
— Как получится, — пожимаю плечами, вновь говоря только правду.
Я ведь не знаю, чего от меня хотят, и сколько времени уйдет на выяснение оного.
Все-таки кто бы что не говорил, а в лесу одной страшно. Можете меня, конечно, упрекнуть: дескать, как же раньше путешествовала в одиночку? А так и путешествовала: с чудищами не встречалась, разбойники Гудраша не обидели, везло одним словом. Зато сегодня «подвезло».
Так с какой радости меня несет не пойми куда?
— Я здесь… — то ли шепот, то ли шелест, то ли шорох.
— Где здесь? — стараюсь говорить уверенно, спокойно, а внутри все дрожит.
— Здесь… — снова шелест, но уже ближе и где-то слева.
Только в прятки играть мне и осталось. Может, пока не поздно, вернуться?
— Я здесь… — шелест совсем близко, у кучи опавших листьев.
И кто их так бережно и аккуратно собрал? Стоп, какие листья? Какая куча? Это же…
— Лес-Хаинэ… — бормочу, вместо положенного приветствия.
С другой стороны, со мной тоже не здоровались, не представились. Вот и я нервничать не буду.
— Помоги…
Можно порадоваться, что моя догадка оказалась верной. Только из меня помощник не самый лучший.
— Э… Лес-Хаинэ, мне кажется, вы не к той обратились за помощью, — начинаю речь об отказе издалека.
— Помоги, пик'тол-ии, — куча листьев медленно, но верно, превращается в нечто человекоподобное, которое — о ужас! — знает древнее имя пиктоли.
Ой-ей! А это уже серьезно. Пик'тол-ии — даже самые древние старики не упомнят, когда так к нам обращались. Помнится только, было то очень-очень давно и вроде как вежливо-почтительная форма. По этому поводу маман не очень распространялась, видимо сама не знала.
— В чем помочь? — не хочется, а губы сами произносят нежеланные слова.
— Другому пик'тол-ии, — печальным, с отголоском слез, голосом выдает леший.
Так и есть: с глаз-бусинок скатываются слезы, мерцающие в ночи призрачными огоньками.
— Другому? — не понимаю сперва, но спустя миг, догадываюсь — пиктоли у разбойников.
Ну и дела! И как же я могу помочь?
— Да, другому, — леший согласно и довольно кивает: раз спрашиваю, значит, согласна помочь. — Он у лиходеев, что прячутся в моем лесу. Да ты и сама видела их.
Видела? Ничего подобного, но слышать слышала.
— Где они? — вопрос вполне логичный, не согласны?
— Там! Я покажу! — едва ли не подпрыгивает от радости леший.
Конечно, как же не радоваться, когда пообещали избавить от проблемы. И не важно, что обещать я ничего не обещала: раз не отказала, то согласилась. Наивно? Не спорю. Но действенно.
Леший продолжал что-то говорить, но я не слушала его. Почему? Дорога легко ложилась под ноги — еще бы леший в своем лесу и не смог дороги нормальной сделать, — и голова была занята совсем иными мыслями. На первый взгляд все по правилам, честь по чести: леший не требует от меня ничего, лишь просит, и я добровольно соглашаюсь выполнить его просьбу. Тогда почему меня одолевают сомнения? Нет, не спорю, что сомневаюсь во всем и во всех, а особенно в себе. Вечно раздумываю, понапрасну рассуждаю, не верю в собственные силы. Но сейчас совсем по-другому: какая-то мысль или вещь не дает покоя.