Все так же молча, мы шли в трактир. Предположительно именно туда — надеюсь, Зорьку они покормили и не обижали. А еще очень надеюсь, лошадка не обиделась на свою непутевую хозяйку. Вдруг обидится, разговаривать не будет, как некоторые. И если эльф сам в чем-то виноват, то Зорька не причастна к моим неприятностям. Надо будет морковки или яблок прикупить, чтобы эту лакомку порадовать. Не то откажется везти. А ехать точно придется. Жаль, не знаю куда.
Как бы темно ночью не было, но этим путем точно не шла.
— Мы переехали, — словно прочитав мои мысли, решил нарушить молчание Эфиан.
— Далеко?
— Через семь улиц от прежнего. А то в том трактире что-то шумновато было, да хозяин все обсчитать норовил. Даже меня не побоялся, — сменил гнев на милость эльф, поведав о переезде. — Да и конюшня здесь побольше, лошадям больше ютиться не придется в двух стойлах.
— А их хозяевам? — на всякий случай уточнила: да, я пытаюсь оттянуть момент общения с Сирин, когда меня начнут отчитывать словно дитя малое.
— Хозяевам? А надо? — эльф похоже совсем вернул благостное настроение, потому что теперешняя его улыбка была поддразнивающей, но лишь чуть-чуть.
— Желательно, — смущенно признаюсь.
— Тогда и хозяевам, — усмехнулся Эфиан и ни с того, ни с сего взъерошил мои волосы на затылке.
Ой, странно все-таки: такие перепады настроения непривычны, даже страх навевают. Но поскольку больше никаких действий со стороны эльфа не последовало, можно было страхи и сомнения задвинуть куда подальше.
Надобно сказать, что второй достопримечательностью Паткола был храм. Нет, не так — Храм. Было ли у него название или посвящение какому-то святому, никто не помнил. Но вот замаливать грехи и жертвовать во спасение спешили многие. Оттого купол храма сиял золотом, стены сверкали белизной, да и внутри, поговаривали, убранство было такое, что столичные храмы могли бы позавидовать. Страждущие замолить прегрешения покупали свечи в маленькой хатенке у храма, зажигали их у резных дверей и шли вглубь, к алтарю: кто шел, кто полз, отбивая поклоны — каждый по тяжести греха. По тому же принципу подбирались и свечи: у кого огарок, а у кого и пудовая.
Чуть не сбив, мимо нас пробежал очередной кающийся, спеша прикупить свечку. Судя по ее размерам, грех был средней тяжести, но явно прибыльный — грешник золотом расплатился за свечу, цена которой три серебряника край. Эфиан проводил кающегося таким презрительным взглядом, что стало как-то не по себе. Я, наверное, позабыла, что эльф может так смотреть. Поэтому я столь пристально его разглядывала.
— У меня на лице грязь? — эльф заметил мое пристальное внимание (еще бы не заметить, когда я так на него уставилась).
— Нет, — я покачала головой, желая замять этим случившееся, но неожиданно для самой себя спросила — Ты так сильно презираешь верующих?
— Я? — искренне удивился Эфиан.
— Именно. Ты так смотрел на того бедолагу, будто таракана узрел, или жука навозного, — на ум приходили более яркие сравнения, но даже все приключения не смогли до конца перебороть мою стеснительность. Да и не желаю я говорить грубости.
— Эх, Эредет, не стоит путать верующих и суеверных. Странные вы, люди, обманываете, лжете, воруете, даже убиваете, а потом ползете в храм в надежде замолить грехи. Думаете, что, поставив свечку, да пожертвовав денег побольше, откупитесь от вины. Неужто считаете, Всевышний не увидит? Или закроет глаза, удовольствовавшись терпким запахом тающего воска? Что он, судья городской, которому на лапу дай поболе противника, так он за тебя и заступится? Или не узрит черноты и грязи в душе, закрыв глаза на лицемерие? Зачем уподоблять Всевышнего человеку? Кто он для вас? — в словах Эфиана была горечь, но вот по какому поводу? — То вы наделяете его всесильностью и всемогуществом, то низводите до деревенского блаженного. Разве может быть таким Бог? Как в него тогда верить?
— Эльфы не верят во Всевышнего? — задаю вопрос не из праздного любопытства, а всерьез пытаюсь понять и узнать нечто важное о… друге. Да, именно так: я отношусь к эльфу, как к другу, но не жду ответных чувств.
— Почему же, мы верим, даже очень. Но для нас он — Творец. Он словно родитель, подаривший жизнь, и теперь со стороны наблюдающий: справятся дети, или разломают мир, словно старую игрушку, — Эфиан говорил со странной смесью благоговения и горечи.
— Сочувствую… — ляпнула я, естественно, не подумав о последствиях.
— Чему? — эльф вполне правдиво удивился.
— У тебя, наверное, было тяжелое детство. Ты странно говоришь о родителях, — ну вот, пришлось объясняться, а это уже может грозить ссорой: кому приятно напоминание о неприятностях?