Зов, как песня, как колыбельная матери, что утешала в далеком детстве, легко и плавно лился навстречу свету и… проходил сквозь него. Дройдель слегка шевельнулся… Потом задрожал… Дернулся раз, другой… И вырвался на свободу, направляясь в стремительном полете к зовущей… Ко мне…
Нет, не сумею… не удержу!.. Ах… Поздно…
Боли не было, она придет потом, если это «потом» будет. Почудились крики Фларимона и Жармю с той стороны сияния: "Не смей!" Не сметь? Я уже посмела… Да только дело у меня еще одно осталось незаконченным…
Уходить одной — пафосно и глупо, а вот прихватить с собой этого пакостника — героически. Не моя рука с когтями, но золотые песчинки с разбитого дройделем шара метнулись к колдуну, забивая рот и нос, залепляя уши, глаза. Кричать бесполезно: ты сам виноват, сам построил заклинание на золоте, так и получай его! Беснующаяся энергия хлынула в вызвавшего ее вопреки приказу, но подчиняясь ему: хотел получить магию? — пожалуйста, только это не огурцы и помидоры, чтобы засолить в бочонке про запас.
Последний хрип чародея, громкий хлопок и… пустота… Пустота тишины… Пустота света…
Ох, а дышать оказывается тяжело, да и стоять тоже… Сгустки крови, вырвавшиеся изо рта, вызывают лишь недоумение: "Мое?" И почему так темно? А боли нет…
Видимо, в этом и было мое предназначение, цель моей жизни — умереть, чтобы жили… Так уж устроен мир: в замужестве девушка умирает ради женщины, что сможет дать новую жизнь своим ребенком, на рассвете умирают звезды, чтобы родилось солнце, согревающее все живое вокруг, каждую зиму природа умирает, чтобы весной с первой капелью, с первым подснежником возродить новую Жизнь…
Почему-то в голову приходят отнюдь не душеспасительные мысли, а сплошные глупости: что я так и не куплю то ожерелье из серого морского жемчуга, что близнецы не смогут отдать мне проспоренные три золотария, что мои новые сапоги на зиму так и останутся стоять в тайнике за шкафом патколовской гостиницы, что…
Пора… Я знаю, что пора: серый туман клубится за спиной и зовет туда. Еще чуть-чуть, самую малость: мне нужно знать, что не напрасно рискнула самым дорогим. Лишь один взгляд со стороны!..
А они беспокоятся! Фларимон подхватил на руки, зачем-то трясет и кричит что-то. Я не слышу твоего крика… Мертвые не слышат живых… Жармю все примеривается к дройделю, торчащему из груди у меня, вернее той меня, что останется в земле. Эфиан бьет кулаком об пол, не замечая текущих слез и крови на сбитых костяшках. Сирин зачем-то гладит мои волосы, будто пытаясь заплести в косу, как делала обычно по вечерам. И никто, совершенно никто не замечает, что я, точнее тело уже человеческое и абсолютно голое. А я? Что я? Да, да, я знаю…
Пора…
Глава 7
Боли нет. Только обида. На саму себя — столько хотела, а не успела. Почему не успела? Не знаю. Нет, знаю, только не хочется помнить. Помнятся лишь слова из старой рыцарской баллады:
Так всегда и бывает: каждому назначен свой зарок, и когда он исполняется, приходит время уйти. Мое время пришло? Наверное. Не помню. А какой зарок? Тоже не припоминается. Но был же, скорее всего.
Вокруг тишина. Где вокруг? Надо открыть глаза и осмотреться, но желания нет. Пропало. Как и все. Что «все»? А я знаю? Знаю только, что вроде как лежу. Сплю? Маловероятно.
Вдруг нечто нарушает тишину. Нетвердый детский голосок напевает странную песенку:
И я понимаю значение этих слов:
Как, почему, зачем — мне даже неинтересно. Потому что я умерла? Скорее всего. Значит, ребенок тоже умер. Или это ангел поет. Последнее вряд ли — ТАК ангелы не поют, не могут, не должны.
— Не надоело? — ехидно интересуется все тот же детский голос.
— Что надоело? — голос колет усталое горло.
— В бессознанку играть, — радостно просвещает голос.
От удивления открываю глаза. Девочка. Девчушка. Лет шести-семи. В серо-голубом платьице с белым фартуком. Круглое улыбчивое личико. Непослушные русые волосы заплетены в две косы, с широкими белыми лентами на концах. И глаза цвета зелени самых первых листьев, еще не раскрывшихся, но уже поющих гимн весне.