Мэр не сдерживал эмоций: орал, обзывал алкашом, плевался ядом. Выборы скоро, а тут такое! Бизнесмены сухо выражали недоумение, выказывая сомнение в целесообразности дальнейшего сотрудничества. Ландышев каялся, извинялся, блеял, что это недоразумение.
Придя домой, очень хотел выпить, нестерпимо, но мэр велел прийти к нему к десяти, так что нужно было выглядеть прилично. Жена посмотрела на него долгим взглядом, словно собиралась спросить о чем-то, но промолчала.
Есть не хотелось, было по-прежнему холодно: казалось, вместо крови по венам течет ледяная вода. Леонид Игнатьевич ушел к себе, лег в кровать, не надеясь заснуть.
Лежа в темноте, трясясь от холода и страха, впервые за долгое время думал о том, что ему не хватает рядом жены. Родная душа, человеческое тепло — это, наверное, помогло бы прогнать холод. Но они давно спали отдельно, да и в целом стали чужими, как соседи по коммуналке. Где их прежние разговоры по душам? Когда они в последний раз вместе смеялись над удачной шуткой, смотрели какой-нибудь фильм, обсуждали что-то, что важно обоим?
Ландышеву захотелось встать, пойти к жене, спросить, объяснить, но он знал: она не поймет. Время, когда они были откровенны и искренни друг с другом, прошло. Ниночку он потерял вчера, а жену — много лет назад.
Когда старик снова появился возле него, Ландышев, уже не в силах сдерживаться, заплакал.
Утро принесло новые потрясения.
Лидия Борисовна вошла в кабинет с листом бумаги в руке. Документ оказался заявлением об увольнении.
— Я уже год на пенсии, хотела еще поработать, но поняла: не могу, — проговорила она, когда Леонид Игнатьевич спросил, с чего это вдруг.
— Почему?
Секретарша помялась, а потом прямо посмотрела ему в глаза и произнесла:
— Я много разного тут видела за это время. Но всему есть предел. Вы довели несчастного старика до смерти, а потом у вас хватило совести прийти на похороны и попытаться устроить пиар-акцию на его крови.
— Да что вы понимаете! — возмутился Леонид Игнатьевич.
— Все я понимаю. И не надо на меня кричать. Я больше не ваша подчиненная.
Пока он пытался подобрать слова, бывшая секретарша вышла из кабинета.
Встреча с мэром прошла кошмарно. Едва войдя в кабинет, который шиком и богатством убранства превосходил его собственный, Ландышев увидел сидящего за длинным столом для заседаний покойника.
Мэр его присутствия явно не замечал. Подняв голову, указал ровно на то место, где сидел старик, и сказал:
— Садись, Леонид Игнатьевич.
— Я не… — Он откашлялся, отодвинул другой стул, сел.
Мэр нахмурился.
— Ты пьяный, что ли, опять? Думаешь, если дальше сядешь, не учую?
Ландышев принялся объяснять, что дело не в этом, но нет ничего хуже попыток оправдаться, да и четких объяснений быть не могло. Если заикнуться, что его преследует призрак мертвого старика, это будет его последний день работы в администрации.
Разговора не вышло. Ландышев вел себя как полный идиот. Сидеть рядом с мертвецом и делать вид, что все в порядке, не получалось. Сапожков смотрел на Леонида Игнатьевича, не отводя взора, и от него шли уже привычные волны холода. Ландышев не мог унять дрожь, отвечал невпопад, а в итоге сбежал, сказавшись больным.
Мэр, конечно, остался недоволен, но Ландышев настолько обессилел от всех потрясений, постоянного ощущения холода, бессонных ночей, что ему было все равно.
Думал, хуже быть не может, однако оказался неправ. Надо было поехать на работу, но Ландышев понимал, что не справится. Ему нужно отдохнуть, выспаться, чтобы решить, что делать дальше, что предпринять. Он хотел посоветоваться с женой: все же они были когда-то близки. Если не она, то кто еще способен понять его, помочь?
Открыв дверь, Леонид Игнатьевич увидел жену в прихожей. Она была в пальто и сапогах, а в следующую минуту Ландышев увидел в ее руке чемодан.
— Это еще что? — ошарашенно спросил он, указывая на него.
— Сам не видишь? — спокойно ответила жена. — Я от тебя ухожу, Леня. На развод подам сама. Живи как знаешь.
— Что? Как? — засуетился Ландышев, пытаясь преградить ей путь.
— Наш брак давно умер. Я пыталась его сохранить, говорила себе: пусть любовь прошла, но остается уважение. Прожитые годы, общие воспоминания. Думаешь, я не знала про твои похождения? Знала. И презираю себя за то, что делала вид, будто не знаю. — Она прикусила губу. — Привыкла к сытой жизни. Стыдно, но что есть, то есть. А тут сразу за два часа — такое.