— Какое? — прошептал Ландышев.
— Ася позвонила и сказала, что на нее в Инстаграме подписалась девушка по имени Нина, сказала, что она — твоя любовница.
— Все у нас кончено! Эта стерва просто мстит! Я карточки ей заблокировал… — брякнул Ландышев и прикусил язык, но было уже поздно.
Жена усмехнулась.
— Спасибо, что не отрицаешь. Знаю, что кончилось. Нина позвонила мне и наговорила много приятных вещей. И вот тут я поняла: это уж совсем край. Какое уважение? Сколько можно за подачки терпеть, чтобы об тебя ноги вытирали?
Она оттеснила его плечом и вышла. Ландышев стоял как гвоздями к полу прибитый. Не мог он позволить ей уйти, но и заставить остаться не мог тоже. Ему казалось, жизнь рушится. Нет, не рушится: ее рушат! Проклятый старик Сапожков отнимает все, что ему дорого!
Ландышев схватил подвернувшуюся под руку статуэтку и швырнул о стену. Раздался грохот, брызнули осколки.
— Жду! — шепнули ему на ухо, и он увидел стоящего рядом мертвеца.
— Отвали от меня! Провались в ад! Уйди! — заорал Ландышев и бросился в гостиную, захлопнув за собой дверь.
Хотя, конечно, Сапожков был не из тех, кого остановят закрытые двери.
Леонид Игнатьевич закружил по комнате, пытаясь прийти в себя.
— Я справлюсь, справлюсь! — говорил он. — Извинюсь, помиримся. Должна же она понять! И дочь простит… Куплю машину этому ее Коле. Пусть женятся, слова не скажу. Пить брошу… совсем, окончательно…
Зазвонил сотовый.
«Передумала!» — сверкнуло в голове, но это была не жена.
— В курсе уже? — спросил мэр. В голосе его звенела ярость.
«Откуда он знает, что жена меня бросила?» — глупо подумал Ландышев.
Но мэр, разумеется, говорил о другом.
— Телевизор включи, — сказал он и бросил трубку.
Ландышев взялся за пульт.
Про обрушение аварийного дома говорили по всем местным каналам. К счастью, никто не погиб: жильцы (а их оставалось шесть человек) были в тот момент не в своих квартирах, а на улице. Собирались идти протестовать к зданию администрации района, требовать расселения и нормальных условий жизни.
«Вот такая ирония», — трещала вертлявая корреспондентка, тыча микрофоном в лица теперь уже бездомных стариков.
— Алексей Иванович, царствие ему небесное, несколько раз ходил к главе администрации Ландышеву. Не мог добиться, так и умер в приемной у него! — наперебой говорили они. — Сколько можно издеваться над нами? Неужели не поживем по-людски? Так и помрем один за другим?
Ну а потом всплыли подробности того, что по распоряжению Ландышева аварийным признали и решили расселить совсем другой дом, крепкий и не такой уж старый, откуда люди как раз-таки выезжать не хотели.
— Беда в том, что место, на котором стоит дом, приглянулось местным хозяевам жизни, там собрались строить торговый центр, и господин Ландышев…
Леонид Игнатьевич не стал дослушивать, выключил телевизор. Откуда все это стало известно? Секретарша проболталась? Или еще кто-то?
Это не имело значения. Ничто уже не было важно.
Наступившая тишина сверлом ввинчивалась в уши. Ландышеву показалось, что он парит в невесомости, в безвоздушном пространстве. Дышать стало трудно, грудь сдавило, и он рванул галстук, попытался расстегнуть рубашку. Оторвавшиеся пуговицы с бисерным стуком посыпались по полу.
«Один… Как страшно быть одному», — в смятении подумал Ландышев, но понял, что это вовсе не так.
Рядом стоял Сапожков — тихий, суровый, неумолимый.
— Жду, — прозвучало в голове у Ландышева.
Леонид Игнатьевич хотел отойти назад, но ноги не слушались, и вместо этого он упал на колени. Жар в груди стал невыносимым. Прежде чем все кругом заволокло черным туманом, Ландышев увидел, как мертвый старик улыбается ему, протягивая руку.
Дурное место
Петя втайне гордился тем, что съехал от матери и стал жить отдельно. Многие его ровесники, окончив вузы или колледжи, продолжали жить с родителями, а он нашел работу и собирался сам себя обеспечивать.
Мать, конечно, переживала. Они всегда жили вместе, одни: отец давно ушел из семьи, Петя его не помнил. Замуж мама больше не выходила, а в прошлом году познакомилась с дядей Сашей. У того было свое жилье, но за городом, матери туда переезжать не хотелось. Зато теперь, когда Петя отбыл в самостоятельную жизнь, дядя Саша сможет перебраться к матери.
Вот это и угнетало ее сильнее всего: казалось, будто она выпроваживает из дому родного сына ради чужого мужика.
— Мам, хватит чудить, — солидно сказал Петя, когда она чуть не в слезах помогала ему укладывать вещи. — Не на войну же ухожу, а в соседний район переезжаю.