— Вон он идет, — произнес Хоффман. — Сделай радостное лицо, Квентин.
Вошли Прескотт и Треску. Дом искоса наблюдал за ними. Треску привык быть главой государства и привык к соответствующему отношению, даже если граждан в этом государстве насчитывалось всего несколько тысяч человек. Держал он себя надменно, как будто это он принимал здесь решения. Прескотт, казалось, находил это забавным. Если это видел Дом, то Треску тоже наверняка все понимал. Эти двое спорили о чем-то — говорили сквозь зубы, не повышая голоса, но это совершенно не означало, что их интересовало мнение окружающих. Дом почувствовал себя как ребенок или слуга, подслушивающий разговор хозяев. Прескотт уселся за свободный стол, не отрывая от гораснийского лидера пристального неприязненного взгляда.
— Мое решение не встретило поддержки у граждан, — говорил Треску. — Многие хотели рискнуть и остаться на материке. Я пообещал им, что с вами нам будет безопаснее, и теперь из-за вас я выгляжу лжецом. Сотня голодающих подонков, и вы не можете с ними справиться? Ничего себе — могущественная Коалиция, которая поставила на колени Независимые Республики!
— Это вам не война, черт бы ее драл! — прорычал Хоффман. — Это терроризм прямо у наших дверей. Мы не можем сжечь их, не можем разбомбить их, потому что, кроме этого острова, у нас ничего не осталось. Поэтому перебьем их постепенно. У вас есть идея получше? Вы сами только что потеряли целый фрегат и понятия не имеете, как это случилось.
Треску — ему было, наверное, около сорока, жесткое лицо, ежик темных волос и аккуратно подстриженная борода с ранней сединой — склонился ближе к Хоффману, но не с дружеским, а с угрожающим выражением. Дом уже ждал, что полковник сейчас вытрясет из этого человека душу. Но тот лишь стиснул челюсти, как будто Прескотт приказал ему держать язык за зубами, несмотря ни на что.
— Полковник, вы в КОГ слишком мягкотелы. Вы толерантны. Вы объявляете амнистию. — В устах Треску эти слова звучали как непристойности. — И поэтому у вас проблема с бродягами, несмотря на то что в вашем распоряжении имеются несколько сотен потенциальных заложников и потенциальных информаторов — прямо у вас дома. А мы не такие мягкие. И у себя мы решили проблему с бродягами. — Он сделал паузу. — А насчет фрегата — я выясню, что с ним случилось.
Прескотт вмешался в разговор:
— Эти люди не заложники, капитан. Они приняли условия амнистии. В основном это женщины, дети и старики.
— Я же и сказал — мягкотелые.
Хоффмана уже трясло. У старика был взрывной характер, и каждый раз, когда он приходил в ярость, Дом боялся, что того хватит удар. Треску медленно отодвинулся.
— Пожалуйста, можете в любой момент научить нас, как это делается, — ответил Хоффман. — Вырвите парочку ногтей. Мы в этом не сильны.
Треску вел себя весьма вызывающе для обладателя нескольких кораблей и буровой вышки.
— Приведите ко мне несколько бродяг, и я это сделаю, — заявил он. — Вам нужна информация — я ее раздобуду.
На мгновение Дом уже решил было, что Треску просит их схватить кого-нибудь из бродяг, получивших гражданство КОГ, и выбить из них показания. Он видел в этом смысл: люди, пришедшие в Нью-Хасинто, наверняка еще помнили кое-что о своих приятелях, оставшихся по другую сторону забора, — но эта мысль была ему неприятна.
— Прямо сейчас один из наших отрядов занимается их поисками, капитан, — сказал Прескотт, бросив взгляд на Матьесона. — Они возьмут в плен несколько человек.
— Эти пленники будут мне нужны. — Треску взял со стола сложенную карту. — А вы можете умыть руки, чтобы продолжать притворяться цивилизованным правительством. Сейчас же мне пора идти и успокоить своих людей.
Треску вышел. Прескотт, подняв брови, взглянул на Хоффмана.
— Возбудимый экземпляр, а? — Майклсон, сложив руки, изучал висевшую на стене карту. — Хотя, поскольку у него всего три или четыре тысячи человек, масштаб угрозы представляется ему несколько завышенным.
— Мы тоже потеряли сегодня хороших людей, Квентин, — возразил Хоффман. — Я сам напуган.
Прескотт же в политических лабиринтах чувствовал себя как рыба в воде.
— Пора уже отучить его от мыслей о его людях и его территории. Давайте в разговорах с ним сами следить за речью. Мы, нам, нас.
— Значит, запрещается называть его ничтожеством, которое всю жизнь чистило бы унитазы, если бы не буровая с Имульсией? — Хоффман провел ладонями по бритому черепу, не отрывая взгляда от доски с информацией. — Но мы же не можем класть в штаны и бежать прятаться каждый раз, когда взрывается бомба. Нельзя, чтобы это превратилось в осаду.