Хоффману захотелось вышибить из него дух.
— Мы зря тратим на тебя медикаменты! — рявкнул он. — Оставляю тебя с нашим гостем.
Лорис с трудом повернул голову. По его виду нельзя было сказать, что он пострадал не меньше своего приятеля. На лице его не было ни единой царапины.
— Ах, как приятно видеть, что благодаря нам вы двое наконец-то встретились.
Треску пересек палату, взял металлический стул за спинку, поставил его у кровати Лориса. Если бы не выцветшая черная униформа, его можно было бы принять за сострадательного родственника.
— Господа, — начал он, — я капитан Миран Треску. Я горасниец, и это должно вам о чем-то говорить. Нас осталось очень мало, поэтому смерть любого моего гражданина глубоко расстраивает меня. Я решил, что стоит упомянуть об этом с самого начала, чтобы вы поняли, почему я настоятельно прошу вас ответить на мои вопросы.
Энадор с интересом рассматривал его:
— Ага, мы знаем, кто такие гораснийцы.
— Прекрасно. — Треску скрестил на груди руки и прислонился к кровати. — Значит, настало самое подходящее время для вас сообщить мне, где вы держите оружие и боеприпасы и где находятся ваши лагеря.
— Я так и знал, — ответил Лорис. — У вас в заднице, капитан.
— И каким образом ваши друзья топят наши корабли.
Энадор на миг нахмурился, словно действительно не понял вопроса:
— Мы не трогали ваших кораблей после последнего танкера с Имульсией. Мы не топим их, инди. Мы захватываем их.
— Две рыболовные лодки и один фрегат.
— Я же тебе сказал — мы не топим их, а забираем себе.
Треску и бровью не повел:
— Я так надеялся на ваше сотрудничество…
— И что теперь? Будешь топтать меня ногами? Выбьешь несколько зубов? — Лорис взглянул мимо Треску, на Хоффмана. Возможно, он еще не понял, кто здесь за старшего. Возможно, решил, что они разыгрывают хорошего и плохого копа. — Он делает за вас грязную работу, полковник? А мы думали, вы предпочитаете делать ее сами.
Эта сволочь и понятия не имела о том, насколько близко к истине было ее предположение.
— Очень хорошо. — Треску взглянул на часы. — Эти часы мне подарил отец. Они до сих пор идут превосходно. Очень хорошая работа. Я засеку по своим часам пять минут, и через пять минут я жду ответа на свой вопрос.
Хоффман не знал, какой эффект это заявление произвело на бродяг, но в него слова гораснийца вселили некоторое беспокойство. Треску неподвижно сидел на стуле, а Хоффман терялся в догадках. Разумеется, так и было задумано. Неуверенность и страх оказывали на пленного более сильное воздействие, чем боль. Внезапно ему пришло в голову, что сейчас Треску ударит Лориса кулаком в живот, чтобы окончательно сломать ему таз.
«Это то, что я бы сделал на его месте? Почему именно это пришло мне в голову?»
Ему стало стыдно даже из-за того, что он подумал такое. Ему захотелось выйти отсюда, не смотреть на это, но он продолжал сидеть в углу как соучастник, не зная, что предпринять. Хуже всего было то, что он поверил Энадору насчет кораблей. Действительно поверил. У бандитов было в обычае хвастаться своими подвигами.
В тишине золотые часы Треску тикали особенно громко. Он рассеянно рассматривал их, затем провел большим пальцем по стеклу, словно счищая какую-то грязь.
— Я жду, — сказал он.
Хоффман тоже ждал, в любой момент ждал удара. В конце концов Треску откинулся на спинку стула и театрально вздохнул:
— Очень хорошо. Ваши пять минут истекли. — Он вытащил из нагрудного кармана наушник от рации, напоминавший старые наушники КОГ, и вставил его в ухо. — Буркан, пожалуйста, подойди в изолятор.
Хоффману уже пятнадцать лет не приходилось никого допрашивать. Червей в плен не брали, так что солдаты КОГ практически утратили навыки допроса. Внутри у него все сжалось, когда Треску поднялся и с беззаботным видом подошел к окну. Лорис и Энадор явно готовились к худшему. Энадор вызывающе выставил челюсть, но рука, сжимавшая простыню, выдавала его волнение. Возможно, в действиях Треску был смысл.
Открылась дверь, и появился могучий гораснийский сержант, ведя сына Энадора со связанными руками. Лицо у парня покраснело. Энадор оглядел его:
— Сынок, что они с тобой сделали?
— Ничего, отец.
«Все понятно, — подумал Хоффман. — Сейчас начнется самое неприятное». Ребенок может убить — и убивает — точно так же легко, как и взрослый. Этот мальчишка делал бомбы. Хоффман напомнил себе о том, что в других странах пацаны моложе Ниала Энадора считаются взрослыми мужчинами.