Наша общечеловеческая беда (а может, счастье) состоит в том, что мы быстро привыкаем к этому миру и перестаем чему-либо удивляться. Произведения Кафки дают нам возможность взглянуть на вещи со стороны. Словно водрузив очки на подслеповатые глаза, мы обнаруживаем, что живем в странном, хаотичном мире, где можно превратиться в насекомое или заблудиться в городском парке, где однажды тебя арестуют и казнят без суда и без объяснения причин, где тебе только кажется, что ночь сменяет день и у тебя есть дом; на самом деле ты находишься в открытом поле, между холодными небом и землей, окруженный вечной тьмой и врагами. Конечно, для одних – это бред, небывальщина, но для других – те самые очки-метафоры, которые сквозь пелену иллюзий и привычек помогают увидеть им суть человеческой судьбы.
Романы “Процесс” и “Замок” – это (не побоюсь такого сравнения) своеобразные “Илиада” и “Одиссея” нашего безбожного времени. Правда, общее тут только одно: масштаб, который дает представление о мироощущениях античного и современного человека. Подобно троянцам и ахейцам герой “Процесса” Йозеф К. тоже ведет войну. Однако у него нет друзей-соратников, а боги давно перестали вмешиваться в дела людей, и просить у них помощи бесполезно. Главная же трудность заключается в том, что враг, хотя и реален, но невидим и недостижим. Такой расклад сил не оставляет Йозефу К. никакой надежды. Единственное, что он может сделать, – это до конца сохранить чувство собственного достоинства.
Одиссей, преодолев пространство и невероятные испытания, вернулся домой. Герой “Замка” К. тоже хочет обрести дом. Он во что бы то ни стало хочет освоиться в Замке или хотя бы в прилежащей Деревне, куда он прибыл. Кажется, у него нет выбора. О прошлом его ничего не известно. В смысле пространства ему как будто легче, чем Одиссею: до Замка рукой подать. Но эти считанные метры оказались для К. непреодолимыми. Замок, огражденный множеством административных препон, не принял его. Остался К. чужим и для Деревни. Во всем этом нетрудно разглядеть взаимоотношения Кафки с миром, где он чувствует себя изгоем. Но символические произведения не однозначны. И Камю, например, усматривает в романе попытку души обрести Бога. Для меня же “Замок” – это, прежде всего, художественная критика разума. Причем разум поражается его же оружием – логикой. Судя по прямой речи, герои романа имеют одинаковый уровень интеллекта. Похоже, Кафка пользуется ими, чтобы исследовать предмет с различных точек зрения. Каждый герой по-своему прав, но все вместе они противоречат друг другу. На каждое “да” у Кафки есть “но”. Здесь КСТАТИ будет вспомнить легенду о неком боге, который покончил самоубийством. По-видимому, он разорвал себя гранатой, ибо разлетелся на миллионы мелких кусков. И с тех пор эти частицы безуспешно пытаются слиться воедино. О чем эта притча, если не о дерзком стремлении человека увидеть предмет целиком, постичь Истину, сравняться с Богом?
Дедал дал нам лабиринт, но не дал крылья, чтобы осмыслить его. И мы вынуждены блуждать в нем, вооруженные не нитью Ариадны, а жалким карманным фонариком, способным отвоевать у тьмы лишь несколько метров. Выхода скорее всего нет, по крайней мере никто еще не находил его. Тем более удивительно упорство героев Кафки, которые несмотря на отчаяние продолжают путь. Есть мужество, подкрепленное верой. Но гораздо уважительней мужество, не подкрепленное ни чем.
Знаток и любитель лабиринтов Борхес, конечно, не мог пройти мимо Кафки и отметил трех китов, фундаментальных для творчества последнего. Эти киты – Таинственность, Непреодолимость и Кошмар.
В своем устном выступлении из цикла “Семь вечеров” Борхес говорит, что в кошмаре присутствует ужас особого рода – ужас при виде сверхъестественного. Он приводит примеры: раковина, которая одновременно оказывается книгой; занавес, уходящий в бесконечность; непостижимый облик древнего короля; человек, превращающийся в птицу. Все это так. Но осмелюсь внести существенную поправку: во сне нас могут напугать и вполне привычные, безобидные вещи, скажем, комнатный тапок, чайник или белый цвет, ввергавший Эдгара По в отчаяние. Значит ли, что эти вещи сверхъестественны? Не обязательно (хотя Кафка, например, относил канцелярию и пишущую машинку к НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМ изобретениям). Это означает только одно: мистический ужас не зависит от причин, он сам первопричина, и волен отбрасывать свой кошмарный отсвет на любой предмет и явление. За ним стоит лишь первородное ощущение враждебности и непостижимости мира.
Кафка не рисует извергов, не смакует преступления, вроде бы обычная жизнь обычных людей, но, благодаря ощущению безумия происходящего, он дает фору всякому историку, всякому сочинителю детективов. Мы входим в его произведения, как в сумасшедший дом, и уже скоро начинаем понимать, что перед нами не больной вымысел автора, а наша абсурдная действительность. И пусть наши канцелярии не располагаются на чердаках, и в них не сохнет белье, пусть пальцы наших возлюбленных не соединяются перепонками, как у летучих мышей. Дело не в этом. А в том, что мы часто не отдаем себе отчета в своих поступках и ведем себя подобно детям или роботам.