«Да и вообще стихи не важны, – писал он, – гораздо важнее быть знакомым с поэтом, пить с ним чай, ходить с ним в кинематограф, стихи же в общем это суррогат, это для тех, у кого нет глаз для дальнего, глухого, являющегося в еле уловимых признаках». И тут мы подошли к главному в жизни Поплавского, к тому, что он называл «роман с Богом». Трагедия поэта лежит вот между чем: с одной стороны, «насладись нищетой своей и неудачей», потому что «только нищие спасутся», а с другой стороны, «тебе приснилось счастье, страшно жить проснувшимся от снов». Он как будто верит и не верит. «Я никогда не сомневался в существовании Бога, но сколько раз я сомневался в Его любви». Вера Поплавского страдала максимализмом: на свои искренние напряженные молитвы он хотел услышать пусть мгновенный, но ощутимый отзвук. Но отзвука свыше не было. И надежда сменялась отчаянием, смирение – бунтом. И нищета из орудия спасения превращалась в «доблесть падения», в героическое саморасточение.
Несмотря на то (или благодаря тому), что искусство для Бориса Поплавского не было чем-то главным, он стал одним из лучших поэтов эмиграции и ХХ века в целом.
8
Самое сложное, но и самое интересное – описывать то, что никогда не видел, что, может быть, не существует. Например, загробный мир.
Герой романа «Третий полицейский» ирландского писателя Флэнна О’Брайена умирает, но не замечает этого. Он пришел в запущенный дом старика Мэтерса, которого убил и закопал 3 года назад. Пришел, чтобы достать из-под половицы черный ящичек с деньгами убитого, якобы припрятанный здесь сообщником героя по имени Дивни. И вот в полутьме он цепляет ящик рукой, но тот срывается. Когда он протягивает руку в другой раз, там оказывается пусто, а в комнате раздается тихий кашель. Обернувшись, герой видит сидящего за столиком человека, страшного, забинтованного, внимательно следящего за ним и пьющего чай. Это не кто иной как убитый Мэтерс! Особенно ужасны его глаза. Они напоминают механические муляжи с крошечной дырочкой в центре, сквозь которую затаившись и с большим холодком выглядывает настоящий глаз. Да и он, возможно, очередной муляж, а настоящее скрывается за тысячами таких абсурдных масок с дырочками, проколотыми в одной плоскости.
Чтобы не сойти с ума, убийца заговаривает со своей жертвой и, между прочим, спрашивает: где черный ящик? На что старик задает ему встречный вопрос: как вас звать? И герой глубоко смущается, поскольку не помнит ни своего имени, ни кто он такой.
Отныне его ждет немало странных и непостижимых открытий, но все равно ему не придет в голову, что он – в ином мире. Он даже не замечает, что сам начинает поступать странно, по правилам этого мира. Например, вместо того, чтобы пытать о черном ящике своего сообщника, он идет справляться о нем в полицейский участок на том лишь основании, что «полицейские все знают, раз они умеют видеть цвета ветров».
Полицейских – двое: Мак-Кружкин и сержант Плак. Огромного, монструозного вида они, тем не менее, не страшны, поскольку крайне вежливы и предупредительны. Все их дело сводится к розыску украденных велосипедов или их деталей. И они весьма удивлены, что герой заявляет о пропаже часов (он решил разведать обстановку и пока не говорить о черном ящике) да еще не имеет имени. Разумеется, им все о нем известно, но они притворяются простаками, подыгрывают ему и между тем исподволь обучают его уму-разуму, открывая некоторые принципы мироздания.
Мак-Кружкин в свободное от работы время мастерит чудесные вещи: копьецо, которое может уколоть, не доходя до тела, ибо его острие – это еще не конец, а конец настолько тонок, что «о нем иногда невозможно подумать»; сундучки – один меньше другого до бесконечности, и последний «почти так же мал, как ничто». Сержант Плак говорит о странной болезни «атомика», орудующей в приходе. Она заключается в том, что люди, долго контактирующие с велосипедами, сами постепенно превращаются в велосипеды, и виной всему – взаимосвязь атомов каждой из сторон. С этой метафорой нельзя не согласиться, ведь человек представляет собой только то, чем заняты его мысли.
Переводчик романа Михаил Вассерман пишет: «Флэнн О’Брайен несет читателю свойственный ирландцам плавный, непрерывный переход от материального к духовному. Границ нет».
Велосипед в романе, по-видимому, символизирует материальное, возможно, греховное начало. И как после этого не понять изумление полицейских перед субъектом, заявившим, что он к велосипедам отношения не имеет. Это все равно что если бы к ангелам пришел человек и сказал, что он безгрешен.