– А почему, кстати, – Жоз? Что за имя? – “заинтересованно” воскликнул я.
От этого “кстати” Кира покоробило. Ничего себе “кстати”!.. Явно
– ни в грош не ставят его слова!
– …А-а… чушь! – после долгой паузы ответил Кирилл. – В футбол он играл за местное “Торпедо”. Жаирзиньо прозвали его. Жоз, короче.
Кир отводил глаза, явно обиженный моим отношением. Но что я мог?
С горящим взглядом выслушивать его, страстно поддакивать? Это и ему бы показалось дурным вкусом!
– В общем, был я в местной епархии… – Закрывая тему, Кир безнадежно махнул рукой.
Вот и хорошо! Я давно уже переминался с ноги на ногу, мечтая выскочить.
– Вопрос, наверное, неуместный… но сортир где?
– Во дворе, разумеется, – холодно сказал Кир.
Прямо через заросли я устремился к “скворечнику”.
– Эй, черепастый! – донеслось до меня. Помнит, оказывается!
Я послушно застыл. Жоз входил в калитку.
– Вербовал? – Он кивнул на окно постояльца.
Что я мог ответить ему?
– Сонька тоже говорит – креститься… Но ее я понял: у нее венчанье на уме!
Я только знаю, что у меня на уме.
– …А что команда скажет?! Тренер? – напирал Жоз.
– Так передай ему… – Он кивнул на окна Кира и характерным жестом стукнул по сгибу руки.
Почему я должен “это” передавать?!
К счастью (оказывается, и счастье ходит рядом), Кир сам вышел на крыльцо и все увидел.
Жоз, неожиданно смутившись, начал чесать сгиб руки.
– Ну что… может, опохмелимся? – Кир неожиданно вынул из сумки бутылку. Вот это гуманный жест!
Потом я все же добрался до “скворечника”, сидел там, пытаясь отвлечься, с куском газеты в руках: “Когда же коммунист станет настоящим хозяином производства?!” Тоже вопрос! Мне-то казалось, что он давно уже стал!
“В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
Оно было в начале у Бога.
Все чрез Него н б ачало быть, и без Него ничто не н б ачало быть, что н б ачало быть.
В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.
И свет во тьме светит, и тьма не объяла его”.
Кир бормотал это безо всякого выражения. Все в липком поту, мы поднимались с ним по спиральной дороге, никуда не сворачивая, и наконец уткнулись в железные ворота с табличкой: “Санаторий
„Горный воздух”. Управление делами ЦК КПСС”.
– Мне кажется, мы не туда идем, – сказал я, но Кир не прореагировал.
Он уверенно вошел в калитку, помахав пальчиками женщине в будке, и я за ним. “Вход в Иерусалим”?
Тут было совсем другое дело! Песчаные желтые дорожки, окаймленные цветами, повсюду строгие стрелки: “Терренкур № 2”,
“Терренкур № 8” – просто разбегались глаза!
К счастью, никто из членов ЦК навстречу нам не попался, а то пришлось бы бухаться на колени!
Зато вдруг выскочил, весь красный, как клюквинка, лысый маленький человечек в шароварах и тапочках – гораздо более известный, чем любой член ЦК, – знаменитый актер-режиссер Марат
Зыков. Этот-то везде!.. Но действительно – гений! Мы с восхищением глядели, как он сбегает с горы, быстро переставляя крохотные тапки. МБЧ – маленький большой человек – так звали его в кругах интеллигенции и, может быть, еще где-то.
– Не курить! – пробегая, вдруг рявкнул он мощным басом, и мы с
Киром, восхищенно откинув челюсти, выронили папироски.
– За водкой помчался! – Глядя ему вслед, Кир усмехнулся. Он все, похоже, тут знал.
Меня появление МБЧ тоже взбодрило – все-таки “наш человек”, хотя признает ли он нас за “своих” – довольно спорно!
Мы поднялись наконец на плоскую проплешину горы, к затейливому дому, окруженному террасой с витыми колоннами. Тут, видимо, само
Политбюро и отдыхает? Куда идем?
Кир тем не менее уверенно поднялся, открыл высокую витражную дверь: светлый деревянный кабинет, уставленный стеклянными медицинскими шкафчиками, за столом сидела Соня в белом халате и писала. Нас она приветствовала, лишь подняв бровь. Волевая девушка!
– Ну что? – проговорила наконец она, бросив ручку.
– Я – глас вопиющего в пустыне, – улыбнулся Кир.
– А-а… Я поняла – бесполезно все это, – подумав, сказала Соня.
– О какой “пользе” ты говоришь? – саркастически усмехнулся он. -
Я предлагаю тебе Вечную благодать, а не “пользу”!
– С этим… говорил? – хмуро осведомилась Соня.
– Как-то ты слишком утилитарно… принимаешь веру!
– А кто тебе сказал, что принимаю?
Я тоже не понимал Кира: зачем вербовать верующих в санатории
Политбюро? У них своя вера! Лишь потом, узнав Кира поближе, понял, что главное для него – быть на виду.
Дверь открылась, и в кабинет ввалился сам Плюньков – лицо его было слишком знакомо по многочисленным плакатам. Сейчас он дышал прерывисто, по квадратной его плакатной ряхе струился пот, челка растрепалась и прилипла ко лбу.
– Ну как… Софья Михайловна? – пытаясь унять дыханье, выговорил он. – Теперь вы верите… в мое исправленье? – Он робко улыбнулся.
– Будущее покажет! У вас десятидневный курс! Идите, – жестко произнесла Соня.
Вот это да! Послушно кивая, Плюньков вышел.
– В общем, не созрела! – почти так же жестко, как Плюнькову, сказала Соня. – Созрею – позову!
– Я не какой-то там… член ЦК… чтоб ты мной помыкала! – Губы Кира дрожали.
– Ты соображай… все-таки! – гневно произнесла она, многозначительно кивнув куда-то вбок, где, видимо, отдыхали небожители от изнурительных тренировок.
– Я здесь вообще больше ни слова не скажу! – Кир гневно направился к двери. Я за ним. Мы почти бежали вниз по тропинке.
– Ты… крестить ее хочешь? – наконец решился спросить я.
– Это наше с ней дело! – проговорил Кир обиженно.
“Пришел к своим, и свои Его не приняли”… Я тоже Книгу читал!
– Может, она начальства боится? – Я попытался ее оправдать. Но
Кир, как понял я, больше обижен был на свое “начальство”.
– Если бы Христос ждал… разрешения местного начальства… мы до сих пор жили бы во тьме! – произнес Кир, и мы вышли за калитку.
Да-а-а… Высокие его порывы явно не находят пока поддержки – даже среди близких.
– А я… в этом качестве… не устрою тебя? – вдруг спросил я неожиданно для себя.
Кир остановился.
…Теперь уже просто так мне не выбраться отсюда! Умею влипнуть!
Однажды на Финляндском вокзале какой-то человек дал мне ведро в руки и просто сказал: “Держи!” И я держал, пока он не вернулся, и даже не сказал “спасибо” – а я из-за него опоздал на электричку.
“Нет добросовестнее этого Попова!” – говорила наша классная воспитательница с явным сочувствием, и от слов ее – начиная с первого класса – веяло ужасом. Подтвердилось!
Проснулся я в комнате Кира. Судя по наклонному лучу солнца, было утро. Как раз в этом пыльном луче, по словам Кира, он видел
Знамение. А я отвечай! Я с отчаянием глядел на луч. Мне-то он явно “не светит”! Я не готов. Я спал в брюках, на полу, на тонком матрасе. В бок мне вдавливалось твердое: финка! Этой весной мы ехали из Мурманска, где с представителями нашего КБ плавали, размагничивая подводные лодки, – такая суровая профессия мне досталась от института. На обратном пути на станции Апатиты в вагон сели вышедшие уголовники и стали довольно настойчиво втюхивать нам свою продукцию – выточенные в лагере финки с прозрачными наборными рукоятками. Да, тут они были мастера – нож, как говорится, просился в руку. С той поры я с финкой не расставался. Ради чего? С этим ножом, как и с подводными лодками, впрочем, мне страстно хотелось разлучиться – и как раз с этим отпуском я связывал смутные надежды. Сбылось? Я смотрел на луч. И вдруг по нему прошла волна – золотые пылинки полетели вбок воронкой, словно от чьего-то выдоха! Я застыл.
Стало абсолютно тихо. Потом в голове моей появились слова: “На пороге нашего дома лежат дым и корова”. Что это? Я оцепенел.
Пылинки в луче сновали беспорядочно. Сеанс окончен. “Дым и корова”. Откуда они? Похоже, пришли оттуда, и специально для меня. Кто-то уже произносил это на земле? Или я первый?