По совершенно случайным каналам (честно говоря, по радио) я узнал, что в Доме творчества писателей в Комарове проводится совещание молодых литераторов. Ринулся туда.
Маститый седовласый классик У., слегка размякший от наступившей
“оттепели”, добродушно журил выступающих. Я прочел “Мы шли”.
У. долго молчал. Потом, вздохнув, произнес:
– Листья с дуба редко падают – большей частью остаются на ветвях на всю зиму. А лист осины не может греться на “сизых рельсах” – он и так ярко-красный, горячий. Жизни вы не знаете… и не видите!
– И, не удержавшись, добавил: – Вот говорят: лучше пусть пишут, чем пьют… Так я вам скажу: лучше пейте!
Я вышел из хохочущего зала. Вот так приголубил!
Печатая черные следы по тонкому снегу, дошел до станции.
Зашел за железный барьер, ограждающий рельсы, и, повернув голову влево, увидел сквозь легкий занавес снега, что сюда, гоня перед собой вьюгу, летит поезд… как раз и барьерчик такой поставили, чтоб в эти минуты за него не заходить. Я остался, прижавшись спиной к холодной трубе, лишь слегка откинув голову: может быть, я такой гордый? Вагоны летели под носом. Были бы усы – точно бы зацепились! Но усы вырасти не успели. Вагоны летели вперемежку с платформами, груженными лесом. Ну?.. Одно скособоченное бревнышко – и все! Ну?.. Ненавидишь меня?.. Давай! Стук резко оборвался, настала тишина… Гуляй!
Жена сидела на кухне морща лобик, загибая пальцы, что-то бормоча.
– В этом месяце сколько дней? – повернулась она ко мне. -
Тридцать?.. Ну – тогда-то проживем!
– Тридцать один.
– Ну, тогда-то не проживем! – бодро сказала она.
– Да, вчера Кир звонил, сегодня к нам заедет! – вставая рано утром, радостно сообщила она. Ее трудности жизни не сломили.
Меня – да.
Я долго лежал неподвижно. Инспектор, значит, пожалует, с духовной миссией? Ну-ну.
– Вставай! – донесся ее голосок с кухни. – Все г.! Открой ф.!
Так получалось бодрей. Это она изобрела.
Брякнул звонок. Явился! Мы молча прошли на кухню. Кир строго смотрел на Нонну – хоть и не впервые, но изучая. Да, вот такая она! Держа сигарету наотлет в своей тоненькой лапке, вызывающе пустила в его сторону дым.
– Ну ладно. Я все поставила. Давайте!
Слегка уже выпила с утра. Бодрость так легко не дается.
Да, умеет Кир вовремя нанести визит!
Впрочем, теперь у нас почти всегда “вовремя” – и что делать, я не знаю, ничего другого, радостного, предложить ей не могу.
Мы молча сидели над дымящимися сардельками.
– Да… Тебе послано испытание! – проводив жену взглядом, тихо сказал Кир. Я оставил это без комментариев, но он добавил торжественно: – Значит, Он помнит о тебе!
– …Ешь! – Я подвинул сардельки к нему, может быть, чересчур резко.
Вздохнув, он поднялся и отошел. Намекает, что сейчас какой-нибудь пост и уважающие себя верующие не едят скоромного…
А мы жрем! И в церковь не ходим!
Впрочем, было известно, что “во храм Божий” отец Кир не ходит тоже, окончательно завязав со всеми епархиями и даже письменно обвинив их, что под рясами у них всех погоны. Однако это не мешало, как неоднократно подчеркивал он, верить в Бога и блюсти
Закон!.. Так что с его неприятием официоза он даже выиграл… во всяком случае, к нему потянулась интеллигенция, с наступлением
“оттепели” повернувшая к Богу, но ленившаяся ходить в церковь…
Удобный вариант!
Я чувствовал, что злобничаю… А чего он не ест? Мы сардельки эти на Новый год берегли, обычно другим питались… а он!! Главное – возвеличиться? Без меня! Я тоже поднялся.
– Средства не позволяют… блюсти! – Я кивнул на сардельки. Теперь не долежат уже до Нового года – зря загубил.
– Не в средствах дело, – кротко произнес он. – Дело в вере… и немного – в смирении.
Смирение свое он демонстрировал, однако, очень активно: контача с одноклассницей-стюардессой, то и дело прилетал со своих югов в наш великий город… и небескорыстно, как дальнейший опыт показал.
До ненависти довел меня посредством своей кротости и смирения!!
– Главное – веру иметь, – произнес он чуть слышно.
– А я имею!
– Да?
– Да!
– …Хотелось бы как-то в этом убедиться!
– Пошли.
Мы двинулись в конец коридора… Вот черт – ведь не хотел же говорить ему! Именно ему!!. Проболтался. Слабый ты человек!
Теперь растопчет.
Мы слезли по лесенке. Я включил медленно накаляющуюся “свечу
Яблочкова”… и из тьмы выступила моя тайная типография – верстальный станок, прокатные валики, банки свинцовой краски.
– Вот, – проговорил я уже растерянно… знал, что не впечатлит!
– И ты уверен, что эта… связь, – он кивнул наверх, – надежна?
– А другой у меня нет! – проговорил я нагло. – Но мне достаточно!.. Буквой можно все сделать… все изменить!
– Об этом даже в Библии сказано. – Кир усмехнулся.
– Не знаю, не читал… Но знаю. Скажем, спрашиваю, поругавшись, жену: “В каком ящике мои кальсоны лежат?” – “В перьвом!” – отвечает она. И все! Настроение резко прыгает – веселье, доброта! В одной букве!
– К сожалению, по всем правилам грамматики эта буква тут не стоит. – Кир вздохнул сочувственно.
– Это у тебя не стоит! – ответил я грубо.
Мы молчали разрозненно.
– А это что? – указал он своим перстом…
Всегда заметит, сволочь, самое неприятное! Всегда не прав он в его правоте!
– Это?.. А-а! Ценники! Печатаю их для проживания и пропитания.
Что дают, то и печатаю. Что печатаю, то и дают. Вот: “Когти орлиные, 70 копеек кило!” Цельный месяц их ели. И хорошо! Жаль, что ты тогда не пожаловал на когти. А сардельки – это мой взлет, совершенно случайно с твоим приездом совпавший. А так… Вот “Веки орлиные”. Но это мне еще в будущем обещают. Заезжай!
– Понятно, – поднялся со стула, собираясь уходить.
– Но ведь можно не только ценники печатать! – разгорячился я. -
Вот недавно в метро я разговорился. Симпатичный парень.
Спрашиваю его: “А кто ты по профессии?” – “А инженер!” И в этом
“А” все его легкомыслие, и характер, и судьба, и портрет. Одной буквой можно все сделать!
Кир задумчиво поднимался по лестнице.
– Стой! Не сюда!
Кира, с редким его обаянием, в дом больше не допущу! По двору погуляем – пусть свое обаяние немного развеет! Вышли через подвал, выбрались из кучи угля.
– Странно ты меня принимаешь! – стряхивая угольную пыль с чресел, Кир говорит.
– Что же здесь странного? – удивился я.
Пошли через двор, по схваченной морозцем грязи. Вошли в магазин
– парад моих этикеток. Но, к сожалению, из бутылок – только темные бутыли уксуса красовались.
– Ну что? Может, уксусу тяпнем? – я предложил. – Один тут тяпнул. Прославился, говорят.
Кир оскорбленно дернулся… Чем-то обидел я его.
– Хватит тебе и того испытания, что есть, – проговорил он скорбно, но не совсем понятно.
Пошли по отделам. В те годы отсутствие товаров на полках почему-то сопровождалось обилием грязи на полу – казалось бы, чего тут расхаживать, носить грязь? Но все усердно носили. Более того, для лучшей консистенции сюда подкидывали лопатами опилки, что увеличивало массу грязи и, несомненно, улучшало ее качество.
Где же брали опилки в те годы повального дефицита, так и осталось загадкой. Мы добрели до выхода.
Во дворе мы увидели следующую замечательную сцену: от магазина удалялся мужик, в сапогах и ватнике, на спине его почему-то красовалась цифра “9”. Но не это самое удивительное. На голове, как зубчатую корону, он придерживал двумя руками букву М размера почти такого же, как он сам.
– Метро провели? – обрадовался Кир.
Вложив всю душу в новое, он как бы отвечал за него.
– Да нет… – Обернувшись, я показал наверх. На плоской крыше магазина остались буквы “ЯСО”. Все, увы, ясно!
Мы молча побрели через двор. Буквоносец, вырвавшись вперед, задолго до нас подошел к пивной очереди и стал всем предлагать