Можно заметить, что подобный взгляд в значительной мере ретроспективен, — мы все равно уже сознаем, что это стол, и теперь обращаемся к тому, что предпосылалось на-
246
Беседа 9
шему осознанию. А если не обращаемся, то ничего страшного не происходит, стол как был столом, так им и остается, хотя бы в порядке пассивного синтеза. Переход в измененные состояния сознания несколько иначе преподносит суть дела. Он знаменует собой отмену идеи потока, идеи непрерывности, идеи того, что сознание должно постоянно брать на себя труд по конституированию мира, пребывать в заботе, быть на что-то направленным. Происходит, как выразился Александр, выключение из розетки. Это вовсе не означает, что нас тут же повергает в смятение или что мир обессмысливается. Напротив, мир впервые выглядывает из-за шторы, за которой до того лишь угадывался и где обозначался только его предметный контур. Мы больше не спрашиваем, моргая глазами, одно ли и то же это восприятие стола? Вопрос теряет всякий смысл, едва стол делается местом, собирающим вокруг себя и символически организующим пребывание людей, которые за ним встретились, разговаривают, пьют вино. В этом событии нет никакой противостоящей нам предметности — она отменяется первым же дистанцированием в измененное состояние сознания.
Т. Г.: Вслед за Гоголем хотелось бы вспомнить еще один классический сюжет — сюжет Венички Ерофеева. Я говорила о Ноздреве, о вулканическом темпераменте, о человеке, который любит выходить за границы общепринятого, однако можно обнаружить и другой вариант перехода и погружения в измененные состояния сознания — погружения почти мистического. Это Веничка Ерофеев и его «Москва — Петушки». Мы встречаемся с персонажем, совершенно противоположным Ноздреву. Эпштейн в своем предисловии к книге Ерофеева отмечал, что трезвость — это гордость, пьянство — это сокрушение гордости, а самое главное — похмелье. Если Ноздрев был во всем безудержен, безумен, неистов, колоссален, то Веничка Ерофеев был
247
Измененные состояния сознания
тих, молчалив, малодушен. Он менее всего соответствовал пьяной карнавальной стихии в смысле телесного низа по Бахтину. Ноздрев явился как бы воплощением XX века, его катастроф, ужасов, взрывов. А Веничка Ерофеев — воплощение XXI века, нежности, сентиментальности. Он деликатен, он говорит, что больше всего надо жалеть человека, который на людях описался. XXI век начинается под знаком молчания и тишины. Карл Ранер утверждает, что если христианство не будет мистическим, оно вовсе исчезнет в наступившем столетии. А мистическое начало связано с молчанием и серьезностью. Пьянство — своеобразный путь юродства, в котором присутствует то, что Конфуций называл великой искренностью. Пьяные люди постоянно врут, но на самом деле их вранье способно выявить истину в гораздо большей степени, нежели самые изощренные методы психоанализа. Никакая кушетка, никакой психоаналитик не обнаружат того, что открывает в себе пьяный человек. Пускай даже он врет, но одновременно он раскрыт, находится как на ладони. Он искренен. На Западе искренность блокирована банализацией всего на свете — зла, добра, сакрального, трансцендентного. А Ноздрев способен на искренность. Вместе с Веничкой Ерофеевым, который, как птаха небесная, нежен.
А. С.: Сладость власти и сладость измененных состояний сознания, казалось бы, вещи не сопоставимые. Человек, добившийся власти, одновременно входит в ячейки признанности и коллективной памяти, он на магистральном пути, а человек, добившийся того, что всякий раз может позволить себе рюмочку, чаще всего оказывается аутсайдером. Почему власть всегда дана в форме дефицита, а наше сладчайшее пребывание на островках измененных состояний сознания — вещь довольно простая и легко достижимая? А между тем, она имеет высшую пробу. Пред-