Легкий закон являет степень забвения бытия, доставшуюся нашему миру, где существуют только люди гладких ладоней, у которых отсутствуют прорезанные линии судьбы А тем, у кого они присутствуют, положен тяжелый и страшно суровый, абсолютно неотменимый закон Все мастерство их воли не способно преодолеть изначальную простейшую мелодию того, что ты задуман и предназначен именно для того, чтобы возвести своего единственного сына на жертвенную гору, или стать причиной смерти тво-
Беседа 10
270
его любимого, или стать причиной бесконечного расставания. И ты понимаешь, что все ты можешь преодолеть, все поверхностные географические, финансовые и какие угодно соображения, кроме этой изначальной мелодии, являющейся мотивом судьбы, то есть мотивом как таковым, — самим по себе мотивом, о котором Фрейд говорит, что всякое живущее сущее стремится умереть на свой лад. Это желание или стремление умереть на свой лад, допеть свою песенку до конца, и является судьбой. Причем по отношению к основному мотиву все защитные бастионы «я» протестуют. Как правило, мы его не распознаем в качестве своего, всегда ему противимся, хотя и понимаем, что он представляет собой основание того, что глубина онтологического резца здесь поработала и осталась яркость отпечатка в этом мире. Наша яркость отпечатка напрямую зависит от того, насколько мы сможем реализовать мотив судьбы. Однако степень комфортности зависит напрямую от того, насколько мы сможем его забыть, избежать и растворить в движениях воли, которая нам говорит «voila» и «будет вот так». И выпадают четыре туза, хотя на самом деле четыре туза — жалкая подачка по сравнению с тем, что мы все равно не распознаем и не согласимся с основным мотивом, который так или иначе является нашей судьбой.
Н. И.: Настолько безгранична и безальтернативна тема, что трудно собрать основные ее лучи так, чтобы они выстроились в единую картину, как выстраиваются прямые линии наших визуальных перспектив. Как будто бы все правда: на первый взгляд, судьба и воля друг другу противостоят, причем таким образом, что большего противостояния человеческий разум и представить себе не способен. Если мы можем еще действительно чему-то ужаснуться, в самом существе своем от чего-то трепетать, то именно от судьбы едва ли не во всех ее возможных проявлениях. Впрочем, на каком-то своем излете именно она (и именно поэтому) оказывается последним основанием на-
Судьба и воля
271
дежды. И наоборот, если мы и можем чего-то искать, в действительном своем существе принимать за самое главное и желанное, то только волю, которая, правда, тоже имеет свой излет и там, на собственном излете, будет чревата беспределом и суховеем. С другой стороны, судьбу и волю не только нечто разделяет, но и неразрывно связывает. Я согласен, как мне послышалось, с мыслью о том, насколько мудрым, не предполагаемым и именно поэтому подлинным является мотив, складывающийся из подьема и падения, которые связывают судьбу и волю в своеобразный метамелический канон самой человеческой экзистенции. Канон, который нигде так просто и чуть-чуть поверхностно, но зато однозначным образом не схватывался, как в христианстве, где воля Сущего и его Судьба в точности совпадают. В этом единственном смысле христианство может быть признано в качестве идеала совершенно уравновешенного порядка миросозерцания, как бы своеобразных антивесов Иова, хотя сами эти присносущие весы и принадлежат его корням.
Что еще содержательно может определить историю духа, как не пропасти, которые он встречает на пути именно там, где они не могли встретиться, там, где песня его заканчивалась в силу предваряющей ее и придающей ей смысл любви? Я полагаю, что мы вовсе бы не пели, если бы некого было любить, и уж тем более никто бы иначе и не умирал. Если представить историю европейского духа в контексте этого мотива, этого его внутреннего и едва ли не все содержательно определяющего ритма, то она затягивается в довольно крепкий узел, вполне достойный жесткого диагноза. А именно того диагноза, что этот узел уже перетянул шею разума, с именем которого связывается судьба. Вариантом такой петли представляется то, что сумел проделать Бах, не просто развивший канон в фугу, но умудрившийся поменять музыкальные термины местами. Ему удается завести гармонию сфер таким образом, что они начинают с падения, а заканчивают подъемом. В онтологи-