Каждому из нас судьба дает немного полета, несмотря на то, что у всех у нас есть постоянно повторяемые ошибки Очень не хочется признавать, но мы всю жизнь совершаем одни и те же глупости. Немного выйти из круга, за пределы своих ошибок — это очень тяжело Как сделать наш жизненный горизонт более широким? Непонятно. Да и можем ли мы его расширить собственными усилиями воли? Едва ли Слепо рискуя, перенапрягая волю, наоборот, сделаешь себе хуже, загонишь себя в еще более душную петлю, и вокруг тебя сомкнется еще более узкий круг. Наша воля действительно в существе своем связана с грехом, хотя бы в том смысле, в каком грех означает ог-
Судьба и воля
277
рех, оплошность, отклонение от цели А судьбу мы находим как абсолютную противоположность нашим желаниям. В любви, в творчестве, в делании добра человек становится свободным. Свобода — это уникальное, крайне редко встречающееся состояние, в котором воля совпадает с судьбой. Это тяжелое, зачастую страшное и невыносимое состояние. Его интимно глубоко знал Ницше. Муки поиска ужасны, трудно найти свое — свой сюжет, свою форму, свои краски, своего человека. Но если ты находишь свое, или оно находит тебя, тогда оказывается, что вся жизнь к этому и велась, вдруг выясняется, что так и должно быть по Божескому и любому другому закону.
А. С.: Я хотел бы сказать несколько слов в дополнение о том, что все-таки судьба расположена не в оптическом, а в онтологическом горизонте. Она не дана нам всякий день, всякий раз, а дана лишь в уникальных состояниях, ситуациях и возможностях Это нечто, соответствующее идее нулевого самочувствия философа, когда предполагается, что философ никак себя не чувствует. На вопрос «как ты себя чувствуешь?» он отвечает «никак, я никак себя не чувствую, только себя мыслю». Однако включив метод рефлексии или, как говорит Гегель, обнаружив момент несчастного сознания? я обязан себя мыслить и чувствовать одновременно, и это есть самая важная ситуация в моей жизни. Точно так же с судьбой. Судьбу я тоже никак не чувствую, поскольку действует моя воля. И только в ситуациях, когда воля меня подводит, а такие ситуации неизбежно возникают, я понимаю, что есть еще нечто, превышающее мою волю Это судьба Судьба не подвержена инфляции. Если мы думаем, что она может прочитываться на разных знаках зодиака или во внутренностях жертвенных животных, то мы совершаем примитивную инфляцию, на которую настроен весь оптический горизонт.
Судьба не такова, она являет себя несколько раз в жизни. Как и состояние ego cogito у Декарта, — мы мо-
Беседа 10
278
жем лишь несколько раз испытать предельное ощущение собственной достоверности, но оно не дано нам ежедневно. Судьба не является ежедневной категорией, в отличие от воли, потому что воля направляется на все что угодно, она может иметь длинную траекторию и подробный график. Это замечательно до тех пор, пока воля не встретится с определением судьбы, когда ты вдруг понимаешь, что хотел одно, а получил другое. И что ты при этом испытываешь? Шопенгауэр думал, что представление является способом избавиться от страшного напряжения воли, но он ошибался, потому что на самом деле, я полагаю, воля демонстри рует собой способ избавиться от напряжения судьбы. Повседневная воля — это действительно способ отойти в сторону, дистанцироваться, избавиться от напряжения судьбы, которая может быть безжалостна, а может быть и благосклонна. Она благосклонна в тех случаях, о которых размышляет Ницше, когда говорит об удавшемся проекте сверхчеловека, упоминая в разных местах Вагнера, Стендаля и Гете. Но даже Ницше признает, что это редчайшая идея, замечая, что, возможно, он в данном случае не совсем прав. В действительности нам не удается согласовать нашу волю и судьбу, как правило, никогда, потому что судьба всегда остается в качестве основного мотива — изначального, страшного и печального, — который гласит, что ты завернешь за угол, тебя побьют, у тебя отберут деньги, а ты придешь в следующий дом, тебя обласкают и выслушают. При этом твоя воля состоит в том, что ты пишешь тексты и занимаешься текущими делами.
Т. Г.: Разговор о судьбе у нас получился очень русским. Если его прочтет западный читатель, то скажет: как свойственна русским эта меланхолия, этот фатализм. Николай правильно заметил, что в философии Гуссерля нет ни одного слова о судьбе. О судьбе вообще уже давно не пишут Редко что о ней встретишь Например, недавно прочла у Жана Бодрийяра маленькую главу в книге «Сло-