- И ты еще спрашиваешь? Я буду писать. Бабушка даст мне триста рублей в год, с меня этого довольно... Я во что бы то ни стало напишу достойную меня вещь!
- Да, кстати... - спросил я. - Ты посылал что-нибудь в редакцию?
- Посылал, - грустно ответил Ракушкин. - Ответили, что слабо... Это меня сперва огорчило, но потом... Ты ведь знаешь, что истинные таланты долго не признаются! - торжественно заключил он и с гордым видом прибавил. Прощай! Ты еще услышишь об Иване Ракушкине!
Мы дружно простились с ним и обещали писать друг другу. Я скоро уехал из Петербурга.
II
Прошло четыре года, в течение которых я ничего не слыхал об Иване Ракушкине и не встречал его имени ни в одном из журналов. Я снова вернулся в Петербург, вспомнил о старом товарище и разыскал его. Он жил в маленькой комнатке очень бедно и по-прежнему писал ужасное количество романов. Мы обрадовались друг другу.
Он похудел, побледнел, редко обедал, но не унывал и бранил все редакции. Оказалось, что не было редакции, где бы не находилось его рукописи, так что под конец во всех редакциях боялись, как огня, имени Ивана Ракушкина.
Его дьявольское упрямство и уверенность крайне изумляли меня. Самолюбие и обидчивость его сделались несравненно щекотливее, чем были прежде, так что с ним трудно было говорить о предметах, касающихся литературы. Мы часто с ним виделись и нередко проводили время вместе с третьим товарищем, молодым актером, недавно поступившим на сцену. Разумеется, при Иване Ракушкине мы избегали говорить об его произведениях, да и вообще о литературе. Он сам тоже редко начинал. Но, помню, раз кто-то из нас заметил, что Бальзак, прежде чем стал знаменитым романистом, написал несколько плохих романов. Вдруг Иван Ракушкин весь просиял и, краснея, проговорил:
- Великие писатели всегда так начинали!
Было ясно, что он думал о себе и не терял надежды.
Однажды Ракушкин принес к нам (я жил вместе с актером) толстую рукопись и просил прочесть. На рукописи стояли роковые слова: "возв..."
- Я носил ее в три редакции, но там не приняли... Верно, и не читали! Известно, как относятся редакции к молодым писателям! Прочтите, господа, и скажите ваше мнение... Я в самом деле начинаю думать: не бросить ли мне писать!
На другой день мы стали читать рукопись. Этот роман был черт знает что такое.
Через несколько дней является Иван Ракушкин.
- Прочли?
- Прочли.
- Ну что же?
- Брось, Иван, писать! - заметил актер. - Право, брось лучше!
- А ты что скажешь?
- Я подпишусь под его словами!
- Ну, брат, тебе нельзя в этом случае доверять... Ты тоже литератор! заметил, хитро улыбаясь, Иван Ракушкин. - Да и он относится с предубеждением...
Мы стали его серьезно убеждать бросить писание и предложили следующее: мы свезем рукопись к одному известному критику, пользовавшемуся общим уважением, и пусть он скажет свое мнение.
Ракушкин согласился.
- Тогда ты бросишь писать, если он скажет, что роман твой плох? спросил актер.
- Брошу! - сумрачно ответил Иван Ракушкин, уходя вон.
Мы поехали к известному критику и рассказали, в чем дело. Критик был так любезен, что охотно согласился внимательно прочитать рукопись и дать через неделю ответ.
- Только напрасно вы думаете излечить его от этой болезни. Это болезнь ужасная! - прибавил, улыбаясь, критик.
Через неделю мы получили обратно рукопись с замечаниями. В них, в крайне деликатной форме, был выражен совет автору никогда не писать беллетристических вещей.
На другой день Ракушкин пришел к нам. Он был взволнован. Голубые его глаза блестели... Лицо то и дело вспыхивало.
Он, как и все очень самолюбивые люди, не сразу повел разговор о том, что его занимало больше всего, а заговорил о каких-то пустяках... Только через полчаса он, как бы нечаянно, обронил:
- Ну что, X* прочел рукопись?
- Прочел... Вот и ответ.
Он стал читать. По лицу его пробегала горькая усмешка: не то тяжелое сознание, что критик прав, не то высокомерная уверенность непризнанного гения... Когда Ракушкин дочитал до конца, он взял рукопись и, уходя, сказал:
- Теперь шабаш... Больше писать не буду!
- Слава богу! - заметил актер. - Бедный Иван излечился!
- Едва ли он сдержит слово. Ты видел, как он усмехался? - заметил я.
И я был прав. Не прошло и двух месяцев, как Ракушкин снова написал два романа, но уже под псевдонимом Ракитина. Ни одна редакция его романов не приняла, и он продал их одному рыночному книжному торговцу за пятьдесят рублей. Очень уж громкие были заглавия!
Оба романа были жестоко обруганы, но Иван Ракушкин равнодушно-презрительно отнесся к статьям и сказал:
- Много они понимают!.. Везде зависть и кумовство!
Ракушкин был неисправим.
III
Прошло еще несколько лет, и Ракушкин куда-то исчез из Петербурга.
Однажды я получаю по городской почте письмо с знакомым почерком. Письмо было от Ивана: "Приходи, пожалуйста, ко мне, - писал он, - я болен, лежу в Мариинской больнице".
Я тотчас же поехал к нему и застал его за работой. Он писал новый роман. Увидав меня, он горько-горько улыбнулся и сказал:
- Я, как видишь, неисправим.
Он был совсем худ, изнурен и истомлен, в последнем градусе чахотки. В эти годы он бедствовал по разным местам России, но нигде не устраивался, отдавая большую часть своего времени писанью... Жизнь его была настоящим бедованием; бабушка давно умерла, и он перебивался кое-как. От мест он отказывался.
- Видишь ли, на местах надо тратить много времени на скучную работу, и мне не было бы времени писать...
Я долго просидел около него. Он с лихорадочною поспешностью говорил о своих новых работах, о своих мечтах...
- Я верю, что могу создать большое произведение... Ты читал, как сперва Золя не признавали?.. И однако же в конце концов...
От долгого разговора он ослабел и склонился на подушку...
- Послушай... - тихо проговорил он спустя несколько времени, - если я умру... снеси мои произведения к N (он назвал имя одного известного писателя) и попроси его прочесть.
Я обещал.
- А пока прочти вот эту вещь и приходи сказать мне... какова она?.. Ты только, смотри, не церемонься... не жалей больного... говори правду!
Он протянул руку, взял со столика рукопись и передал мне.
Я взял тетрадь и скоро простился с ним.
В тот же вечер я принялся за рукопись. Меня поразило, что она была написана не рукой Ивана, а чьей-то другой рукой... Я стал читать и пришел в восторг... Это была замечательно талантливая вещь. Я был обрадован за моего приятеля и рано утром спешил к нему.
- Поздравляю... поздравляю тебя! Ты наконец написал прелестную вещь!
Ракушкин весь просиял. Глаза радостно блеснули... Румянец покрыл его бледное, исхудалое лицо.
Я подал ему рукопись. Он взглянул на нее и вдруг печально поник, точно ему объявили смертный приговор...
- Это не моя рукопись... Это рукопись одного молодого человека здесь в больнице... Я дал тебе ее по ошибке, - глухо прошептал он.
Я молча сидел, точно виноватый.
Наконец он несколько оправился и тихо сказал:
- Молодой человек читал мне свою повесть. Я удивляюсь, что ты в ней нашел особенно хорошего!..
Я ничего не ответил.
Через несколько времени бедный мой приятель стал бредить и в бреду рядом с именами Бальзака, Тургенева и Толстого повторял имя Ивана Ракушкина.
Когда на другой день я пришел в больницу, моего приятеля уже не было на свете. Он умер в ту же ночь и перед смертью говорил своему соседу, что придет время, когда Россия оценит произведения Ивана Ракушкина.
ПРИМЕЧАНИЯ
УЖАСНАЯ БОЛЕЗНЬ
Впервые - в журнале "Пчела", 1878, № 3.
Л.Барбашова