В госпитале Университетского колледжа практиковали немедленную изоляцию, когда дело доходило до госпитализации. The Lancet сообщал, что атмосфера в больнице «чрезвычайно здоровая и совершенно свободна от любых проявлений рожи, возникающей в ее стенах». Так было в тот момент, когда Листер начал работать с Эриксоном в январе 1851 года. И в том же месяце в палату из работного дома Ислингтона был доставлен пациент с некрозом ног. Он также страдал от рожистого воспаления. Хотя он занимал кровать в общей палате всего в течение двух часов, прежде чем Эриксон приказал изолировать больного, ущерб уже был нанесен. За эти несколько часов инфекция распространилась по всей палате, погубив множество пациентов. Вспышку удалось, наконец, остановить, когда инфицированные пациенты были переведены в другой больничный корпус.
Многие из этих жертв, несомненно, попали на стол анатома. В глазах Листера и его коллег это в очередной раз подчеркнуло нерушимый характер цикла «болезнь – смерть», причем осью его служила больничная палата. Успех или неудача лечения в стенах дома мертвецов по сути были лотереей. Однако порой (как вскоре обнаружил Листер) у хирурга появлялась возможность неожиданным образом взять на себя инициативу по спасению жизней.
3
Заштопанный кишечник
Следует задаться вопросом: а мы, оказавших в схожих обстоятельствах, смогли бы смириться с болью и опасностью, которые мы сами причиняем [пациентам]?
Час ночи 27 июня 1851 года. Пламя свечи Листера мерцало в окне амбулаторного отделения госпиталя Университетского колледжа. В иных палатах не так давно развесили газовые светильники, однако здесь по-прежнему использовались свечи, что всегда создавало дополнительные трудности для медиков. Из-за неровного света хирурги были вынуждены держать свечу в опасной близости от пациента, дабы как следует провести осмотр. Только недавно один из больных Эриксона жаловался на воск, капавший ему на шею во время обследования.
Часто в мирные ночные часы Листер вел записи и проверял пациентов. Однако в ту ночь покоя он не увидит. На улице раздался какой-то шум; кто-то переполошил всю округу. Листер схватил свечу и побежал по коридорам больницы; свет все дальше уходил от окон, а его шаги эхом отдавались по коридорам. Пламя мельком освещало каждую комнату, через которую он проходил, пока шел к главному входу. Стоило ему приблизиться, как двери сами распахнулись; в неровном свете возникло лицо полицейского, полное отчаяния. На руках у офицера была женщина без сознания. Удар в живот нанесли ножом, и, хотя рана была небольшой, в ее просвет вываливались скрученные кишки. А Листер в тот момент был не просто старшим хирургом на дежурстве, он был единственным на всю больницу.
Он погасил свечу и взялся за работу.
Молодую женщину, попавшую в руки юного Листера, звали Джулия Салливан – мать восьмерых детей и жертва мужа-алкоголика. Бытовое насилие не было редкостью в викторианской Англии. Избиение жен расценивалось чуть ли не как национальное развлечение, и женщины, такие как Джулия, часто считались собственностью своих мужей.
Некоторые мужчины даже выставляли жен и детей на продажу, устав от семейной жизни. В одном документе о подобной сделке было заявлено, что мистер Осборн «согласен разделить мою жену Мэри Осборн и ребенка с мистером Уильямом Серджентом за плату в один фунт, последующие жалобы и претензии не принимаются». В другом случае журналист писал о мяснике, который притащил жену на Смитфилдский рынок (с петлей вокруг шеи и еще одной – на талии) и привязал ее к перилам. В итоге муж продал супругу «счастливому покупателю», который заплатил мужчине три гинеи и крону за это «изделие из ребра». Между 1800 и 1850 годами в Англии зарегистрировано более двухсот случаев продажи жен; несомненно, было еще больше тех, о ком не осталось записей.
В середине XIX века женщины, ставшие жертвами насилия, практически не пользовались правовой защитой. Редактор газеты The Times раскритиковал мягкие приговоры, выносимые судом мужьям-агрессорам, заявив: «Супружеские узы, как мне кажется, позволяют мужчине в определенной степени оставаться безнаказанным за жестокое обращение с женщиной». Эти люди жили в обществе, которое закрывало глаза на их грубые выходки. Население в целом настолько привыкло к тому, что мужчинам разрешено избивать женщин и детей, что практически санкционировало подобное поведение. 31 мая 1850 года журналист The Morning Chronicle прокомментировал эту ситуацию следующим образом: