***
Месяц пролетел быстро, незаметно, унося дни лета, допуская осень и отдавая Землю в её владения. На улице стало чувствоваться прохлада. К всеобщему счастью, ещё осталась надежда на "Бабье лето".
Мы тихо сидели на кухоньке в этот тоскливый осенний вечер. Три девушки хлопотали у посуды и заметали следы недавней готовки, женщины постарше доделывали салаты и я лишь одна, уместившись в уголочке, вышивала незамудренную картинку, которую потом продадут хозяева лагеря.
Как ни странно мне нравилось в лагере. Я отвлекалась от мыслей, не чувствовала никчемности, не принимала домыслов о неправильной жизни, мне ничего не казалось. Утром подъем, работа, работа, работа, и совсем не остается времени на посторонние мысли. Вечером выполняешь указания и отбой. Меня устраивает. Но жажда быть свободной, быть без оков сильнее, и со временем, может быть, я привыкла бы к здешнему порядку, но постоянный террор, давление руководителей, угрозы, наказания проявляли во мне больше ненависти к людям, больше желания отомстить, и в этой суматохе я позабыла про чувства нежности. Мне весь мир показался врагом. И врага нужно уничтожить. Я забыла о привязанности, ну о любви и речи не идёт. Её никогда не испытывала, даже потребительскую. Отец был отцом. Он бил меня, что бы воспитать стойкую натуру, отдал в школу Высших, что бы дать мне будущее. Мать была матерью. Никогда не вмешивалась в наказания, учила забывать чувства. Школа была школой. Учителя мучили нас, избавляя от "любви". И никто никогда не объяснял, что любовь - это хорошо. Никто не объяснял, почему можно и надо любить и вот когда для меня настали сложные времена, когда тот, кому я служила верой и правдой, выгнал с поста, когда лагерь проникся ко мне всеми своими острыми сторонами, я возненавидела все и вся. Сильной, могучей ненавистью. Эту ненависть нельзя прогнать, её лишь можно уничтожить, благодаря своим стараниям и усилиям. Но никто мне в этот момент не подсказал, что ненавидеть - это плохо, и я лишь сгорала от внутренней злости к судьбе.
- Сол 59, а как твоё настоящее имя? - вдруг спросила возникшая из пустоты девушка, лет пятнадцати.
- Никак, - тихо отозвалась я.
- Ника? - переспросила эта.
- Никак, - уже прошипела я.
- Ты забыла своё имя? Нельзя его забывать, потому что если забудешь, то забудешь себя. Я вот перед сном говорю себе. Оно у меня короткое и легко запоминающееся.
- И как же тебя зовут? - охрипшим голоском обмолвилась девица с веником в руках.
- Лина, просто Лина.
- А меня Харелиия, можно просто Хари, - девушка с веником улыбнулась.
- А давай, если ты забыла своё имя, тебя будут звать Ника? Пусть даже от слова никак. Зато есть имя и есть теперь новая ты, - Лина улыбнулась теперь уже мне.
- А давай ты меня не будешь трогать?! - проскулила я, рыча уже как волк.
- Ой, чего же ты? - изумилась она.
- Не трогай её, - "заступилась" за меня вошедшая черноволосая молодая женщина. У этой девицы имелось симпатичное личико и не очень симпатичный курносый нос, а ещё голубые глазки. По глазкам она мне кого-то напоминала. Но вот только кого?
- Нифильянскую натуру не понять. Вроде бы они одни из добрых. Но одну стерву, нифильянку, я встречала и навек поменялось у меня всеобщее мнение, - и такой знакомый голос. Как будто вспоминается, что этот голосок молил меня о пощаде, а ещё рычал, что отомстит, впрочем, мне все так говорили.
- Но нифильянки вымерли! - Лина выпучила глазки.
- Нет, видишь ... эта жива.
- А с чего ты взяла, что она нифильянка?
- Да хоть с того, что волосы у неё чернее тьмы, а глаза зелёные, как зелень в первую пору.
- И вправду, - Лина заулыбалась шире (вообще такая солнечная девченка), - Ника, ты нифильянка?
- Да, - ответил за меня бывший главный надзиратель и правая рука командира, то бишь, курносая ответила, с прекрасными черными, как смол, локонами, которыми и в прошлый раз удивлялась. Женщину я, лично, выгнала с поста, отослав в лагерь. Тогда, по причине того, что ещё была наивна и глупа, отправила в лагерь курносую и не задумалась, на сколько будет надежно моя жизнь. Но, как видно, отомстить ей не пришлось, сама жизнь рассчиталась со мной.
За дверью на кухню послышалась возня и вскоре оную открыла ещё одна женщина, преклонного возраста, которая и провозгласила, но тихо:
- Завтра отбор.
- Неужели? - воскликнули три девицы.
- Я услышала, - глубоко вдыхая, твердила пребывшая, - руководители, не скрывая, говорили всё при мне!
- И что же?! Что же?! - запричитали все.
- Завтра, ух, выберут, у-у-ух, - вздохнув, продолжила, - выберут пять девушек, я так поняла. А зачем же им дряхлые? Вот девушек и возьмут. Так что, дорогуши, берегитесь.
- Но для чего? - Лина потеряла всю свою "солнечность".
- Продать хотят, военным. Только не навсегда, а на пользование. Сказали, что примерно на три - четыре месяца. А военны эти приезжие, не постояльцы. Красть нельзя, сказали. Только на время. Ух.
- То есть нам всё? Попа полная? - начинается рев у девушек.
- Но почему же? Девушек у нас сколько? Много ... Красивых? Не очень много. Да ещё женщины в полном соке, так что выбор велик, а нужно всего пять несчастных.
- Зачем им мы? Зачем не платные? - (как я поняла, платными рабами развлекаются ночью, но они не работают, как мы) спросила черно - прядая и голубоглазая.
- Наверное, все заняты. Там ведь в поселение одни мужики. И всем надо, а не хватает. Я боюсь, что ещё кого-нибудь сделают платными. Набор будет на платность.
- А может это шанс сбежать? - вопросила зареванная Лина.
- У-у-у, тогда он очень мал, потому что военные - это военные. Они ведь строгих правил. Да ещё вдобавок злобные, деспотичные, самовольные, что такие ... убить могут, а избить точно. И ты никуда не денешься. Заплатили они потому что, заплатили, - тяжело высказалась женщина и уселась на стул.
- Девахи, да вам лица раскрасить надо, что б пострашней было.
Дожили. Раньше лица все муливали, что бы "красивее" быть, ну а теперь ... Эх, я лишь надеюсь на то, что останусь здесь и не попаду к деспотам. Хотя надежда с каждым воспоминанием гаснет. Воспоминания о взглядах мужчин, блуждающих по мне.
Элера Карлеоне