Снова притащились художники и сидели по углам с кислыми лицами, словно клиенты в приемной у зубного. В приемной, то есть в офисе, напряженное ожидание повисло в воздухе и густело с каждой минутой. Скоро опять приедут итальянцы, будут утрясать подробности финансирования, сроки, а главное, сообщат боссу названия отобранных для выставки экспонатов и имена художников, заинтересовавших итальянскую сторону. Так что в теплые страны поедут не все! И вот Дармобрудеровские протеже, ощутив внутреннюю конкуренцию в своем узеньком мирке, больше не объединялись против внешнего врага — критика-конформиста, а, наоборот, каждый точил на собрата зуб. Приятно было видеть их злобно огрызающимися друг на друга, а не заводящими чуть что многочасовые велеречивые беседы, как оно бывало. Нерушимая творческая дружба и духовное родство издыхали в корчах прямо на глазах. Наблюдая за этим трагифарсом, я почти забыла о собственных обязанностях.
Через пару часов мне, впрочем, надоело следить за монотонным спектаклем в офисе Дармобрудера. Я, позевывая от хронического недосыпания, отправилась еще раз осмотреть зал, где в тесноте и в обиде размещались произведения убогой пятерки, совершенно так же, как их авторы, тесня друг друга в кабинете шефа. Когда готовилась выставка, я с трудом заставила Дармобрудера отказаться от опустошения вполне приличных залов. А то он по всей галерее расставил бы плоды своеобразного вдохновения своих протеже. Чертовы "плоды" напоминали пищепродукты застойных времен — засохшие сырки и заскорузлые котлеты из рубленого хлеба — притулившиеся в роскошном изобилии дорогого гастронома. В общем, "тот самый вкус — та самая дрянь", деликатес для ностальгирующих.
Ни глубина замысла, ни оригинальность исполнения здесь и не ночевали. У произведений Подмундирова, Мокростулова, Веревкиной, Табуреткина и Мыльцева были совсем другие, гм, достоинства. Когда человек, прожив полжизни в темном вонючем подвале, выходит на свет, его мучительно слепят краски, горло на свежем воздухе сжимается от спазм, запахи травы и цветов душат. Что делать бедному освобожденному? Можно надеть на голову пыльную коробку, а в руки взять гниющую половую тряпку и нюхать ее, словно нашатырь, спасаясь от изобилия впечатлений. Вокруг охваченной ностальгией публики вращаются народные умельцы, создающие в искусстве подобия супа из пакетиков. Здесь и чернуха во всех ее видах — вроде диссидентского самиздата с его наивным пылом; слезливый псевдоисторизм в духе когда-то преследуемого славянофильства; картинки под лубок с нецензурными подписями — помесь выползшего на свет божий андеграунда с народными ремеслами. Качество устрашающе низкое, просто китайская барахолка какая-то. Почему итальянцы согласились это выставлять? Наверное, решили посмеяться. У входа в зал флорентийской галереи поставят клоуна с балалайкой и бурым медведем, и оба будут громко петь матерные частушки. От пришедшей на ум картины мне стало еще тоскливей, и я вернулась в кабинет шефа. Скорей бы приезжали оба Кавальери, свинтус Чингьяле и пышная синьорина Брилла.
К приезду долгожданных гостей мы все извелись от нетерпения. А я — еще и от любопытства: зачем итальянцам демонстрировать это фуфло в родной Италии? Из каких соображений они действуют? Ведь не из чистого же альтруизма — его не существует ни в каком бизнесе! Ответ я получу, если буду внимательно следить за ходом переговоров, а потом проанализирую подробности. Должны же окончательные условия дать мне подсказку, ну хоть какую-нибудь! Без завуалированных тайных мотивов флорентийцы не могли плениться нашей провинциальной шизофренией. Итак, я постараюсь быть внимательной, как компьютерный шахматист.
К сожалению, когда прибыли итальянцы, началась своеобычная административная тягомотина, и вскоре я потеряла нить рассуждений. Тем более что переговоры длились несколько часов, Верочка постоянно приносила разные напитки, мы осушили целое море минералки и соков, после чего все стали бегать в уединенное помещение на другой конец здания, даже толмач не стерпел. Хуже всех было Каваьери-старшему, он уходил регулярно каждые 15–20 минут и отсутствовал минут по 10. В общем-то, неудивительно в его возрасте — дяденьке под 70, а он до сих пор лично усмиряет тупых иностранных деляг, вообразивших себя арт-продюсерами! Интересно, на что я останусь способна в его годы? Если доживу, конечно. От скуки тоже умирают молодыми. А в какой-то момент мне показалось, что смерть моя уже не за горами. Все происходящее выглядело ужасно: Дармобрудер примитивно пресмыкался, стараясь урвать кусок пожирнее, итальянцы сдерживали его волчий, вернее, собачий аппетит, мягко иронизируя, но демонстрируя твердую хватку. И тут, наконец-то, босс увял, словно фиалка по жаре. Слава Богу, мой черед наступил еще до того, как я заснула и принялась наподобие Эму оглашать окрестности заливистым храпом.