Но, решившись показать пример естественности, я сама до смерти перепугалась, когда Франческо сам повел себя вполне непосредственно: взял на руки моего Прудона и стал тыкаться в него, водя щекой по теплой шерсти и приговаривая что-то ласковое. Прудон обалдел не меньше моего, но дал себя потискать и вообще всей душой проникся к новому человеку в его маленьком, хорошо изученном мирке. Оторвавшись от заурчавшего котяры, Франческо смущенно улыбнулся:
— Какой чудный зверь! Похож на того, который у меня был в детстве: такая же длинная рыжая шерсть и на всех лапах белые чулочки. Ужасный был обжора, разбойник, э-э-э, ловелас… И этот, наверное, тоже своенравный?
— О да! — хихикнула я с умилением, признав в лапушке Франческо родственную душу — оголтелого любителя кошек, — Потому его и зовут Прудоном, а раньше он сменил клички Лассаль и Писарро.
— Так он у вас пишет или рисует? — изумленно поинтересовался Кавальери, — У вас необыкновенно талантливый питомец!
— Его таланты лежат совсем в другой сфере. Просто в русском языке все эти имена ассоциируются с глаголом, означающим мочеиспускание! — бойко пояснила я, внутренне краснея от собственной неразборчивости в выражениях, — Он не слишком дисциплинирован. Поэтому у нас бывают ссоры.
— Тогда его надо… м-м… лишить бубенцов, — вежливо ответил мой поклонник и посмотрел на Прудона с сочувствием, — Он перестанет безобразничать, хотя больше не будет так игрив.
— Ни за что! — возразила я, — Я лучше потерплю его вопли и лужи. Мне не хочется лишать Прудона радостей жизни. И потом, я боюсь больниц, даже ветеринарных.
— Вы просто его любите. И еще вы очень добрая! — проникновенно сказал Франческо и взял меня под руку, — Ну что, вы готовы провести этот вечер весело?
Дальше у меня в памяти остались только обрывки впечатлений, какое-то нескончаемое кружение, будто на карусели. Ресторан, где мы ели мясо аллигатора в ананасном соусе — очень странное блюдо, пахнувшее тиной и джунглями. В кабаре, где под потолком летали разноцветные шары, а на сцене дама в блестках неистово трясла объемистой голой грудью, Кавальери в ужасе закрыл лицо ладонями, а потом попытался меня увести. Но я воспротивилась и большую часть представления хохотала так, что на меня смотрели чаще, чем на сцену. Еще мы гуляли по переулкам, я рассказывала Франческо о жизни старинной Москвы.
Постепенно мы разговорились о наших предках. Наверное, мелкопоместные дворяне разных стран больше похожи друг на друга, чем на своих соотечественников. Франческо рассказывал о своей семье, проживающей веками в родовом гнезде "Дорри альти" под Гроссето, в месте под названием Маремма. Он говорил о широкой долине, о пыльных сельских дорогах среди полей, таких древних, что еще его прапрадед в своих письмах и деловых бумагах упоминал о них. Говорил он и о побережье моря, обо всей Тоскане, о ее сердце — прекрасной Флоренции. Но чувствовалось, что больше других италийских земель Франческо любит старое поместье. Я спросила его об архитектуре дома, назвав "Дорри альти" замком. Франческо рассмеялся:
— Что вы, Сонья, какой же это замок? Всего-навсего большой деревенский дом, очень старый, для современного человека не слишком удобный. В нем все время что-то ломается, ветшает, взывает: "Почини, иначе ты меня потеряешь, хозяин!" Невыносимо — понимать, что дубовые перила, отполированные ладонями десяти поколений Кавальери, придется менять из-за жучка-древоточца, привозить в старые комнаты новую мебель… Поэтому вместо реформ мы ведем реставрацию. Недешево, но дом все-таки сохраняет свою неповторимость и… — он развел руками, — и свою душу. Другие владельцы давно бы все исказили, перестроили, осовременили, ведь комфорт — самый сильный наркотик. Удобств хочется больше и больше, любой ценой. А мой отец все, что мог заработать, вкладывал в фамильное поместье, и для него оно — больше, чем просто жилье! — в голосе Кавальери-сына, до этого момента веселом, появились молящие интонации, — Сколько он отдал "Башням" сил, энергии, любви — не сосчитать. Жизнь моего отца в этом доме и угодьях вокруг. Мы с ним и бизнесом занимаемся потому, что надо содержать поместье. Пока нам это удавалось.
— А синьору Алессандро нравится арт-бизнес? — сочувственно спросила я, заранее угадывая, что мне ответят.
Сердце мое разрывалось. Я будто наяву видела этот старинный, любимый дом, родное гнездо, где все живое, теплое, неповторимое.