— Здесь мне, конечно, повезло! Хорошо хоть столешницу не разбила. Эти стеклянные детали такие опасные!
— Я и говорю, — взахлеб подхватила Жрушко, — не стоит подобную мебель вообще покупать! Она только на вид хороша. И столько стоит! В кабинете и места для нее нет — кто ни пройдет, обязательно стукнется. А тетя Катя прямо вся в синяках ходила из-за этого столика! И когда на следующий день его отмывала, говорила: пятна крови везде — и на ножках, и на полу!
— А милиция еще приходила? — с невинным видом поинтересовалась я.
— Нет, вроде, — растерянно покачала головой Эму, — Ведь Дармобрудер от инфаркта умер, им и незачем было у нас околачиваться… Утром позвонили, сказали, что с шефом несчастье, а вы голову повредили при падении.
— Значит, — задумчиво произнесла я, выбирая карандаш поувесистее и примериваясь вцепиться в него зубами, — Значит, тетя Катя рассказала про испачканную моей кровушкой мебель, и все решили…
— А что? — только тут я поняла, что Жрушко сидит рядом, целиком обратившись в слух, — Разве вы не в обморок упали?
— Ой, я вообще плохо помню этот момент! Наверное, в обморок, а как же иначе? Голова у меня и сейчас побаливает… — пришлось поспешно оборвать все расспросы и под благовидным предлогом внезапной мигрени выпроводить сопящую от любопытства Эму из кабинета.
Странные, однако, расхождения между официальной тети-Катиной версией и Верочкиной осведомленностью. Я про Будду не говорила никому, кроме Данилы и Гершанка — и только эта сладкая парочка в курсе, что бедную Соню специально лупили по темечку, чтобы вырубить и обыскать. Милиция склонялась к мнению, что моя многострадальная головушка приземлилась аккурат на основоположника буддизма. Его упаковали и увезли. Уборщица и не вспомнила про глупого истукана, потому и распространила по галерее гипотезу насчет столика-убийцы. Итак, в пределах ойкумены, как в Древней Греции, должно было царить единогласие: Соня лишилась чувств-с, а заодно и жизни чуть не лишилась — ввиду неудачно подобранной мебели. Но если так, то Верочка…
Додумать мне не удалось. В кабинет без стука, покашливаний, "бон джорно" и прочих цирлих-манирлих вошел Франческо Кавальери — вошел и встал, опершись руками о стол, нависая надо мной тренированным торсом, поигрывая желваками на аттических скулах. Как-то сразу стало неуютно…
— Почему вы прислали к нам посредников? — голос и глаза у моего немаленького принца были ледяные.
— Посредников? — то ли все вокруг с ума посходили, то ли день такой… неблагоприятный, — Синьор Кавальери, о каких посредниках идет речь? Я до сих пор вела переговоры лично, если не сказать — чересчур лично!
— Да вы ни слова не сказали о деле! Вы кокетничали, изображали влюбленность, мололи чепуху насчет Возрождения и дворянских предков, сводили моего адвоката с его любовницей, убивали своего шефа — где вам при такой занятости подумать о нас!
— Франческо… — надо говорить мягко, но убедительно, психиатры говорят, при обострениях помогает, — вы что, считаете, что я мало уделяла внимания интересам галереи? Но я могу дать любую информацию, и мы можем оформить документы хоть сейчас…
— Довольно дипломатии! Тем более — вранья! — слова Кавальери звучали, словно удары гонга, причем по моей голове, — Какая, свинячья Мадонна, галерея, какие документы? Говорите, чего вы еще хотите от нашей семьи? Последние десять лет мы исправно переводили на счет назначенную сумму, чего бы это ни стоило. И вот ваши подручные ее увеличивают — вдвое! Притом, что прекрасно понимают — фирма Кавальери не может себе позволить таких выплат. Теперь вы давите на отца со всех сторон, и главная цель ваших усилий — уложить его в гроб! Устраиваете фальшивые покушения, пишете мерзкие письма, присылаете разных клоунов! Зачем ломать комедию, когда можно поговорить открыто? Вы что, боитесь меня? Если я не убил тебя, жадная шлюха, до сегодняшнего дня…
— ХВАТИ-ИТ!!! — заорала я, подлетая под потолок.
На продолжение этого вопля у меня не хватило голоса. Я его сорвала. Комизм ситуации довершили озабоченно-восторженные лица сотрудников, непривлекательным букетиком лезущие в дверь. Казалось, что к нам пытается протиснуться двенадцатиголовое чудо-юдо заморское, только маленькое еще или болевшее долго.
— А ну все вон! — просипела я и запустила в дверь самым большим предметом на моем столе — уродливым пресс-папье в виде скалы из змеевика с кошмарным позолоченным пастушком на пятнистой вершине — покойничек самолично выбирал.
Брызнули зеленые осколки, чудо-юдо исчезло. Я подошла к Франческо, уперлась в его окаменевшие рельефные плечи и швырнула разбушевавшегося плейбоя в кресло. Потом, мерно покачивая пальцем перед носом онемевшего от изумления Кавальери, проорала театральным шепотом: