— А что здесь написано?
— Это наш старинный девиз! — зарделась престарелая кокетка, — "Я крест приму, но дани не отдам!"
— А, помню, — оживилась Соня, — прапрадедушкин слоган! Он в городе Задвижске большим человеком был, но недолго — проворовался и сел. С налогами махинировал, кажется? Собирать собирал, но до столицы немногое доходило, а? — и нахальная девчонка посмотрела на тетю с деланным восторгом.
Пора было пресекать Сонькину травлю, иначе бабка уйдет в несознанку. Я еще только слова подбирал, как Иосиф спас положение:
— У вас в семье бывали неординарные натуры, со сложными судьбами — жаль, если потомки про них забудут, и все… Хроника настоящей дворянской семьи, с рассказом о тех, кто был ее гордостью и о тех, кто… э-э-э… не совсем — это ценнее, чем мемуары отдельного человека, гораздо ценнее! Так вы намерены книгу за рубежом печатать, или решили подождать?
— Ой-й! — только и сумела произнести в ответ задохнувшаяся от счастья "хронистка".
На дальнейшую дойку бабуси я мысленно отвел часа три — и просчитался всего-то часа на четыре. День пропал, как в пропасть ухнул. Пришлось забыть обо всех побочных планах: о благом намерении морально поддержать Элеонору, в одночасье лишившуюся жениха, о приношении печальному узнику Чингьяле передачи с табаком, сухарями и теплым бельем, о бессменном дежурстве возле одра Кавальери-отца, и прочая, и прочая. Мы оказались словно кандалами прикованы к старой перечнице, потому что жалкие крупицы деловой информации: когда здесь был пресловутый Федя, как он выглядел, чем больше всего интересовался, оговаривал ли условия или обходился славословиями? — приходилось выуживать из груды семейных легенд и реликвий. При малейшем давлении бабуленция замыкалась, начинала отвечать односложно и демонстративно таращилась по сторонам, точно мы — бронзовые пастушки из ее паноптикума и потому не стоим внимания. Но мудрый Ося снова принимался петь дифирамбы, и старушка таяла.
Изо всей слащавой чепухи, которая высыпалась на наши бедные головы в процессе общения со старой дурой, удалось узнать больше, чем мы опасались, но меньше, чем надеялись. Федор Хряпунов, дальний потомок рода, живет один-одинешенек в Париже, имеет небольшое издательство и неброскую внешность: сам роста среднего, волосы темные, глаза карие, бороду бреет, на щеке две родинки, особых примет нет. Ну как с такими работать? Засохшая плюшка не могла вспомнить ни конкретной даты появления парижского потомка в своем бардаке, простите, архиве, ни как нездешний Федя вошел в ее жизнь. Под занавес тете Жо продемонстрировали листочек с письмом злопыхателя-анонима — она радостно воскликнула:
— Ой, Софочка, ты разве пишешь по-итальянски? — хотя Софочка уже треть суток на глазах у тетки со скоростью пулемета выплевывала то русские, то итальянские фразы, осуществляя общение между нами и Франческо.
И вдруг… Нет, для человека, проведшего семь часов в светском обществе Жози Хряпуновой-Охренидзе, это была вполне закономерная реакция, а никакое не "вдруг". Просто мой приятель Иосиф — человек отменно хорошо воспитанный, а с дамами — особенно. Но любому терпению приходит амба, если у вашего собеседника болезнь Альцгеймера. Никакое воспитание не спасет там, где нужен профессионализм — и лучше профессионализм психиатра, чем психоаналитика. Оська на психиатра учен не был, а потому взорвался, точно ядерная боеголовка на складе салютов и фейерверков:
— Ах ты, старая покрышка!!! Ты долго будешь нам мозги полоскать!!! Племянница твоя не только пишет, читает и говорит — она уже и матерится по-итальянски, как и синьор Кавальери! Тебя, козу брянскую, саму едва не прикончили, Соня пережила уже три — три!!! — Иосиф ткнул руку с оттопыренными тремя пальцами в самое лицо бабульке — не отшатнись "коза брянская" вовремя, осталась бы без глаз, — Слышишь, три покушения! Ты будешь говорить про Федю гребаного? Или тебя наркотиком правды кормить, пока не лопнешь? А? — и он буквально приподнял тетушку над полом за дивные лацканы павлиньего халата.
— Ося, не надо! — заблеяла Соня, повисая на руке Гершанка, — Она не нарочно, она же не может, у нее склероз, у нее память слабая…
— Нет у меня никакого склероза! — гавкнула откуда-то из-под потолка тетя Жо неожиданно твердым голосом, — Я просто помню только то, что хочу! Я могу доказать, что все прекрасно помню! А ну пусти меня, мерзавец! — и костлявой коленкой она отвесила замершему от изумления Оське такой удар по самому "альтер эго", что парень с воем согнулся пополам.