Сорен помахал Таннеру. Тот дёрнул плечом и подошёл ближе — долговязый, почти нелепый в своих очках. Этот древний артефакт носили немногие, ведь гораздо проще поставить себе имплант, вырастить новые ткани вместо подверженных миопии.
«Элегантная старомодность, так это называется», — подумал Сорен и повторил свой жест, заставляя руку пошевелить пальцами — совершенно рефлекторно, но она как будто и впрямь понимала, ощущала, реагировала на вибрацию.
— Вы очистили его от мутаций, — сказал Таннер.
— Мы, — Сорен себя считал честным человеком. Без его экспериментов ничего не вышло бы. Без «зародышей» Таннера и его маленьких уродливых тварей, что томились в автоклавах, без искр-сердцевины зелёного света — не столь невыносимо-яркого, как настоящие алады, но настоящих Сорен не видел. — Я отделил один из… органоидов Кэррола. Он сейчас похож на какое-то одноклеточное, вроде инфузории с ложноножками, вот её-то я и забрал. А «почистила» зелёная штука. Занятно, правда?
Таннер наклонился над «аквариумом». Бросил взгляд на монитор, цилиндр послушно показал статистику и состояние.
— Нервная ткань стабилизируется…
— Верно. А в ваших опытах «ужасное сияние» выжигало из бедных нерождённых эмбрионов всё, до последнего синаптического ответвления, так?
Таннер кивнул.
— Ну вот, — Сорен широко улыбнулся. — Мне кажется, нам удалось подружиться.
Таннер немного отстранился, посмотрел сверху вниз — долговязая тощая каланча, беззлобно подумал Сорен, испытывая искушение потрепать «дорогого коллегу» по плечу, — но потом кивнул вполне миролюбиво.
— Я имею в виду продукты наших опытов. Но если вы говорите в расширительном смысле, так это же прекрасно.
Сорен был само дружелюбие. Как генно-модифицированная комнатная собачка-мабо с голубовато-лиловой шёрсткой — таких иногда покупали всякие артисты и художники, экзальтированные и считающие себя выше всех прочих. Порой милых тварей дарили и детям, особенно тем, кто воспитывался не в общем интернате, а в семьях.
Это сравнение заставило вспомнить о Патрике и Хезер — пока никаких следов. Ничего, как сквозь землю провалились; учитывая, что Интакт — летучий город, вряд ли это возможно. Ладно, не может же всё получаться идеально; отыщутся, куда денутся.
«Собачка. Мабо», — Сорен едва не лизнул Таннера в нос — он мог бы, смущение и ложная скромность уместны на Родонитовом уровне, а то и вовсе в маленьких узких каморках медицинских цехов Санави, а не здесь, на вершине Лазуритового квартала. Сорену нравилось быть странным, «чокнутым гением» — прямо как в тех старых записях, ещё не трёхмерных даже, которые он добывал порой из подземного Нижнего Интакта. Не безумным, ладно. Эксцентричным — вот правильный термин. У Таннера это не получалось, даже на отрезанную руку Кэррола, выращенную из жгутообразного отростка, он смотрел с недоверием. «Док, да это же как ваши зародыши. Всего-то зигота с тремя лепестками в самом начале, а пройдёт время — будет кричать: “Я человек”».
Рука чуть пошевелилась, когда Таннер подкрутил подачу кислорода и питательных веществ. В мясной глубине мелькнула зелёная искра.
— Не волнуйтесь, — Сорен отвлёкся на стоявший рядом проектор-монитор, трёхмерная картинка рябила графиками, в которые он погружал пальцы и менял данные. — Там есть следы «сияния», но они не должны быть критичны. У вас эти штуки погибали быстро, так?
— Да, — Таннер стоял, склонившись над аквариумом. Под потолком жужжала пара дронов: наблюдала, делала съёмку для протокола. Климатический куб радужно мелькал на белом фоне, переворачивался то одним боком, то другим, рождал малиновые и индиговые тона: настраивался на оптимальную температуру в соответствии с биологическими потребностями живых организмов. По одному кубу можно было сказать: Таннера то ли знобит, то ли наоборот — в жар кинуло.
«Завидует?»
— Ваше изобретение с эмбрионами тут ключевое, конечно, — Сорен был послушной собачкой-мабо, даже если собирался потом цапнуть за палец. — Эта рука будет работать.
— Сама по себе? Как биоимплант, замена стандартным?
— Нет, конечно. А вот на рапторах — особенно на тех, кто уже находится в фазе мутации, — стоит поэкспериментировать. Да, предупреждая вопрос: у меня осталась пара образцов. Кэррол лучший. Самый надёжный и живучий. Но есть и другие. Что, попробуем поставить вместо бессмысленного набора фракталов полноценную руку… с аладом внутри?
— Вы моего разрешения ждёте? — Таннер выпрямился. Монитор состояния объекта показывал полную насыщенность тканей глюкозой, кислородом и всем необходимым. Самое время отключить и готовить к трансплантации.
— Мы ведь коллеги, — почти укоризненно покачал головой Сорен. Он подошёл к своей работе, нажал несколько клавиш — не сенсорных, настоящих. Последняя проколола указательный палец, чтобы получить образец ДНК и сверить спецключ. Если бы какой-то злоумышленник убил Сорена и отрезал пару фрагментов, устройство сумело бы опознать мертвечину.
Прозрачные трубочки выехали из мякоти и исчезли в маленьком отверстии, словно вспугнутые черви. Пссст-чпок — воздух выкачан, рука внутри герметичной «упаковки». Сорену даже показалось, что отрезанная часть тела смотрится мило, вроде «запечённого целиком осетра», которого подают в ресторанах — на самом деле это никакой не осетр, обычная клеточная масса в красивой упаковке из чешуи. Рука честнее, она настоящая.
— Пойманное время. Она теоретически не будет разлагаться даже без комнатной температуры.
Таннер махнул рукой.
— Доктор Рац, давайте уже займёмся вашим опытом.
— Нашим.
Сорен вздохнул. Эстетика и наслаждение моментом Таннеру были столь же чужды, сколь Кэрролу — классическая музыка, а ведь он пытался, включал, показывал ему интересные книжки. Даже жаль, что парень превратился в месиво плоти, однажды Сорен хотел сделать из него нечто большее, чем туповатого вояку.
— Я вам доверю нести контейнер, — сообщил Сорен Таннеру. Тот прикоснулся обоими ладонями к квадратному резервуару, приподнял, прикидывая вес.
— Вроде не слишком тяжело. Хорошо.
— Дело в том, — пояснил Сорен, — что у меня осталось всего двое живых образцов. Я хочу использовать женщину, но она очень… несговорчива, это мягко говоря. На меня она кинется с порога. Конечно, в её камере установлены ограничители, на самом объекте — ошейник с электрошокером и всё прочее, но я могу испугаться и уронить нашу драгоценность. Согласитесь, Таннер, было бы обидно.
— То есть что я не грохну эту штуку, вы не сомневаетесь? — тот показал чуть неровные зубы. На скулах дёрнулись желваки.
— Именно. Вы-то у нас и живых аладов наблюдали, так?
Таннер промолчал. Эту историю знали все желающие — он и сам охотно рассказывал, но, похоже, впервые не захотел хвастаться снова. Таннер принёс аладов в Интакт — «маленькими, смирными и приручёнными», как говорил он сам. Сорену всё время представлялось несколько светящихся пауков, вроде так выглядят эти создании на своих начальных стадиях развития, покорно бредущих за длинной фигурой дока по тёмно-зелёным рясковым зарослям. Один «паучок» сидит на плече и сиротливо жмётся. Ещё пара стеснительно мнутся на длинных лапках, прежде чем их заберёт лифт в город.
— Её зовут Мари, — на всякий случай сказал он Таннеру. — Но не думаю, что вам придётся вести долгие беседы за чашкой кофе.
Они шли по коридору, который не так уж давно перестроился, когда объединились обе исследовательских лаборатории. Таннер называл это эффектом коралла, Сорен — игрушками Энси. Великовозрастный ребёнок строит домики и складывает паззлы из смешных разноцветных кусков, иногда в них железо, камень, живые люди. Ему всё равно.
Дорогу приходилось вспоминать: раньше был поворот направо, теперь налево. Точно, вот сюда. «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН». Отсек «С», повышенная опасность, охраняется боевыми дронами, допуск только по особым пропускам. Узкая камера со встроенным лазерным излучателем повернулась к ним с мрачной готовностью превратить в лужу, если понадобится. Сорен приложил руку к двери, поморщился: снова лёгкий укол, сверка ДНК, камера фотографировала зрачок.