– Она ангел, Лора…
– Господи, какой же ты мудак!
Лора отворачивается, в этом повороте головы столько презрения и столько муки, что становится ясно: она думает о том же, с той лишь разницей, что шлюха – я. Прекрасный жиголо – несчастный жиголо, как раз в духе престарелого марлен-дитриховского мундштука, хотя у нее, скорее всего, припасен для меня совсем другой эпитет.
С волосами Лоры происходит что-то странное.
Мне кажется, что они растут – прямо у меня на глазах. Вытягиваются в струнку, так будет вернее. Вытягиваются в струнку, становятся на цыпочки, им явно хочется быть длиннее, достигнуть плеч, хоть в чем-то походить на волосы Тинатин.
Бедная Лора. Бедный я.
Жалость к Лоре длится не дольше секунды, потом ей на смену приходит раздражение, не будь этой фальшивой суки, еще неизвестно, чем закончился бы мой вечер с Тинатин. Возможно, не так плачевно, возможно, мне бы удалось удержать ее, а не довольствоваться дешевым и безвкусным, как кофе из автомата, спарринг-сексом с (гы-гы, бу-га-га, нахх!) ресторанным критиком.
– Надеюсь, триппера у тебя нет, – говорит Лора.
– У тебя, надеюсь, тоже.
– Вообще-то, я и не думала спать с тобой.
– Я тоже.
– Это худшее, что могло со мной случиться.
– Со мной тоже.
– Лучше бы я воспользовалась вибратором.
– Лучше бы я воспользовался порнухой с гермафродитами.
– Лучше бы ты воспользовался презервативами.
– У тебя середина цикла? Или все-таки триппер?
– Действительно мудак… Надеюсь, мы благополучно забудем об этом.
– Надеюсь.
Знает ли Лора то, что знаю я? Ничего мы не забудем. Каким бы дешевым и безвкусным ни был наш спарринг-секс, он посвящен ангелочку в черных очках, он случился сразу же после того, как ангелочек нас покинул. И мы всегда будем напоминать друг другу о существовании ангелочка, Лора влюблена – так же отчаянно, как и я, вот и волосы ее вытягиваются в струнку, становятся на цыпочки.
Впечатлительная натура, кто бы мог подумать!
Мы никогда не были особенно близки с Лорой, теперь что-то подсказывает мне – мы не расстанемся. Вряд ли это означает, что мы когда-нибудь снова окажемся в одной постели (в «Порше» или в «Мицубиси Талант», или в массажном салоне Хайяо), нет, – достаточно будет не выпускать друг друга из поля зрения. Только это не даст нам забыть, что сегодняшний вечер был, и что он был правдой. К тому же я несколько раз представлял Лору – задушенной бретельками от лифчика, располосованной кухонным ножом, – а такие воспоминания иначе как интимными не назовешь. Сегодня все – интимно. Даже слишком.
– Верни мне галстук.
– Что?
– Верни мне мой галстук.
– Да, конечно… Может быть, поужинаем где-нибудь?
– Ты это серьезно?
– Почему нет?
– Знаешь, милый… Что-то не хочется.
Узел «кристенсен» стоически сохраняет форму, он наверняка выглядит лучше, чем Брэндон на электрическом стуле.
– Подбросишь меня домой?..
Я готов услышать от Лоры выбирайся из этого зажопья сам, милый, но она неожиданно соглашается. Учитывая дождь – очень гуманно с ее стороны.
…До дома мне добраться не суждено.
Всему виной широкие витрины «Пирелли» – чтобы проехать к моему дому, нужно миновать этот бар, затем перекресток со светофором, нервно мигающим желтым, и только потом свернуть за угол. За витриной «Пирелли» я вижу Жан-Луи, одинокого Жан-Луи с кружкой пива, одинокого – как обычно.
– Останови, – говорю я Лоре.
– Мы приехали?
– Почти. Здесь недалеко.
Дверца за мной захлопывается, но Лора и не думает трогаться с места. Кадр, достойный нуара: красный «Порш» с красоткой под хлябями небесными, дрожащий неон вывески (две буквы из семи не горят), дешевая закусочная напротив, «я не боюсь фараонов, детка. Запомните это». Дождь становится сильнее, снова переходит в ливень, когда Лора выскакивает из машины.
– Что? – Дождь мне все равно не перекричать. – Что случилось?
– Ничего особенного.
Лора приближается ко мне, чуть медленнее, чем следовало бы, всему виной дождь, он путается у нее в ногах, на что я могу рассчитывать?
Прощальный поцелуй?..
Это было бы в стиле сегодняшнего вечера – прощальный поцелуй под хлябями небесными. Прощальный поцелуй не с той девушкой.
– Выпьем?
– Что?
– Пива. – Дождь мне все равно не перекричать.
– Что?
– Тогда – кофе…
Лора дает мне пощечину, а спустя секунду – вторую, ни одна из моих щек не остается без внимания, Лора оказалась еще впечатлительнее, чем я думал.
– Все? – спрашиваю я.
– Теперь все.
– Тогда, может быть, кофе? Или пива?..
Когда «Порш» срывается с места, я думаю о том, что до места назначения он рискует не добраться. Лора близка к тому, чтобы разбить дорогую игрушку и разбиться сама; лучшее, что может с ней случиться, – штраф за превышение скорости и лишение прав за вождение автомобиля в нетрезвом виде, интересно, раздвигала ли она ноги перед сотрудниками автоинспекции?..
…Жан-Луи машет мне рукой.
Жан-Луи, единственный, кто в состоянии меня понять, одинокий Лу, влюбленный в несуществующую Мод, мое положение ничуть не лучше, с сегодняшнего вечера я тоже влюблен. Разница лишь в том, что Тинатин существует, привкус пластикового стаканчика прилип к моим губам намертво, даже если бы мне хотя бы на мгновение показалось, что это не так, – есть еще Лора, она не даст мне забыть. В прошлый раз за стойкой стоял совсем другой бармен, больше смахивающий на байкера из рассказов Жан-Луи. Этот похож не на байкера – на молодого доматричного Киану Ривза, Киану – «прохладный ветер над горами», так это, кажется, звучит по-гавайски, китайская четверть Киану ничего в его имя не привнесла. Я пялюсь на бармена-Киану как последний педик, за это можно и в табло схлопотать. Послематричный Ривз так бы и поступил, а этот – нежный, печальный и потерянный, совсем как в «Айдахо для меня одного» в последней трети. И порочный, как в первой. Меня так и подмывает спросить, позировал ли он для гей-порно. И если да, то где можно ознакомиться с результатами фотосессий.
– Кофе, – говорю я Киану.
– Кофе, – соглашается он. – Капуччино? Эспрессо? Латте?
– Капуччино.
– Я принесу.
– А пластиковые стаканчики у вас есть?
Киану смотрит на меня с сожалением, я сам смотрю на себя с сожалением: ладони, вцепившиеся в край стойки, кажутся прибитыми гвоздями, костяшки пальцев побелели, если бармен скажет сейчас «нет», я покину «Пирелли» в момент, взмою, вознесусь к чертовой матери, несмотря на гипотетические гвозди.
– А пластиковые стаканчики – это принципиально?
– В общем… Хотелось бы…
– О'кей. Я найду для вас пластиковый стаканчик…
– Вы очень меня обяжете.
Успокоенный, почти умиротворенный, я сажусь напротив Жан-Луи. Пейзаж, который его окружает, как обычно, монотонен: пиво, засаленная записная книжка и перьевая ручка в пальцах. Никаких ручек, кроме перьевых, Жан-Луи не признает, вот и сейчас перо царапает бумагу, размышления о Мод, о ком еще, от нее никуда не деться, и в гробу не спрячешься. Единственное, что я могу разглядеть, – печатные буквы. Пародия на шрифт Palatino Linotype, но в целом выглядит неплохо.
– Привет.
– И тебе. – Жан-Луи не поднимает головы. – Это было эффектно.
– Что именно?
– Красотка в красной машине. За что тебе съездили по физиономии?
– Да так… Небольшая размолвка. Сам знаешь, как это бывает…
– Не знаю.
– Ну, когда у тебя будет своя девушка…
– Да ладно тебе, Макс. Это ведь не твоя девушка…
Хромая скотина!
Логика хромой скотины ясна мне также, как экзистенциальные потуги авторов отечественного блокбастера «Самая обаятельная и привлекательная»: если у него ничего не получилось с целлулоидной Мод и ничего не получилось с пришлюхованными продавщицами, похожими на Мод так же, как портвейн «Три семерки» похож на «Chateau Margaux» разлива 1938 года, – то представить себе другого парня рядом с красоткой из «Порша» выше его сил.