Так я и стал тем добросовестным домоправителем, каким знает меня Катарсис, требующий плетения гобеленов из шерсти древней зверюги. Он в курсе, что я порядочный человек и не смогу отказать, но всему же есть предел! Поэтому я, сколько мог грозно осведомился:
Катарсис! Зачем ты всё-таки приобрёл этого Устюга? Чем он еще примечателен, кроме как...ээ-э...рождён на заре мира?Катарсис глянул на меня, как смотрят на клиентов богоугодных заведений - со снисхождением и сочувствием. В его глазах цвета замшелого аметиста мелькнула искра вдохновения:
Мой милый недалёкий друг! Видишь ли, устюги с давних лет имеют одну удивительную способность - привязываются к своему господину, делят с ним радость и горе, переносят на себя все его болезни, являются самым надежным другом! Представь только, Джонни, друг, который пожертвует собой ради твоего спасения!Я подумал, что такое встречается не только среди устюгов, но вслух сказал:
Значит, ты собираешься сделать этот комок шерсти твоим ангелом-хранителем?Именно так!- блаженно отозвался Катарсис.- Его рука опустилась на голову крохотного зверька, но ей не суждено было надолго там задержаться - мой друг, вскрикнув, отдёрнул руку, сдерживая свой лексикон, а Устюг облизнул окровавленные зубки и с чувством выполненного долга посмотрел в окошко.«Не очень обнадеживающее начало» - подумал я, но опять не высказал мысли вслух, дабы не навлечь на себя гнев и хоть как-то уберечь пошатнувшиеся катарсисовы нервы.
Да, ведь я совсем забыл упомянуть ещё об одной немаловажной особенности своего наёмщика, из-за которой, как я потом узнал, он и не переваривает алхимиков. Дело в том, что Катарсис был проклят, и хоть этот малоприятный в любой биографии факт он старался скрыть, от проклятия никуда не денешься. Оно вступало в силу каждую пятницу, с восьми и до 23.45. С годами я научился распознавать его симптомы, это было не трудно: очи Катарсиса затуманивались, из их глубин всплывала не наблюдавшаяся доселе мудрость, мертвенно-бледные щёки розовели, весь его облик дышал миром и спокойствием, ничто в нем не напоминало полоумного искателя приключений на покое, каким он был все остальные шесть дней недели. Казалось бы, всё могло устраивать этом странноватом проклятии, походившем более на благословение, если бы не одна роковая деталь: все мысли, которые он хотел произнести, в его устах звучали с точностью до наоборот. Например, утром за обеденным столом он желал сказать: «Передай, пожалуйста, хлеб с вареньем», но получалось у несчастного «Поставь на место, черт с тобой, это заплесневелое мясо». По пятницам общение с ним не только требовало хорошей смекалки, но и не доставляло ровным счетом никакого удовлетворения. Впрочем, я не мог сказать, чтобы разговоры с Катарсисом когда-либо приносили его, так что я особо не страдал, не в пример самому Катти. Он несказанно расстраивался, тужил и убивался из-за этой жестокой шутки судьбы и считал себя недостойным жить среди людей, тем более что они с трудом теперь могут его понять. О том, за что и при каких обстоятельствах его прокляли, Катарсис не любил распространяться, но постепенно мне удалось вдохновить его на сбивчивый рассказ, щедро сдобренный категоричными и не очень лестными высказываниями, я привожу его здесь:
«Один старый алхимик, существо склочное и скабрезное, намешал, сидя в своём вшивом замке, какой-то грязной микстурки, и под видом вина влил в меня это непонятное и гнусное зелье. И за что! Подумаешь, я немного задолжал ему, ну, подсыпал слабительного его слугам, выкрал его волшебную реликвию, затем послал к нему наёмных убийц, но делать такое! У него нет сердца!». Тут голос Катарсиса предательски задрожал, и я уже ничего не смог выпытать у него об украденной волшебной реликвии старого мудреца, о поспешно удаляющихся по понятной причине верных слуг старца и о пробирающихся в тишине бесстрастных и точных наёмников. Прошлое этого нервного и брюзжащего человека таило в себе непонятные и манящие тайны, знать которые могли разве что комары в покоях Катарсиса, если ему случалось ненароком проговориться во время сна...