Выказывая нетерпение, Устюг грыз чугунную ручку запертой двери, и я с ужасом думал о том, что она долго не протянет. Опасаясь, как бы с Катарсисом не сошли за ленч Устюга, я сделал единственное, что можно было сделать не прибегая к насилию. Я набрал понемногу всей еды, имевшейся в замке, взял один из тяжелых канделябров, дабы освещать себе дорогу в подвалы, и спустился по скользкой лестнице к герою моих ночных кошмаров.
Безуспешно стараясь подавить дрожь, я приоткрыл двери подземелья. Удостоверившись, что Устюг настроен не слишком воинственно и не расположен кидаться на меня из темноты, я приготовил провиант и стал кидать в комнату, надеясь на то, что Устюгу придётся по вкусу хотя бы что-то из продуктов. В подвал полетел кусочек сыра, ломоть хлеба, пшеничная лепешка, луковица, позавчерашние вареные бобы, редиска, пучок травы, крысиный яд (я поздно спохватился, но в случае чего, не стал бы сильно расстраиваться), пара засохших яблок, пакет муки и слива. Привалившись плечом к двери, я слушал, как Устюг поднимается со своей подстилки и нетерпеливо обнюхивает все эти скромные харчи. Не услышав чавканья, я немного отчаялся. Нет, если честно, я сильно отчаялся. А вы бы не отчаялись, если неведомый монстр, навевающий животный страх, живет в вашем подвале, вы не знаете, не побрезгует ли он и своими хозяевами, но ваш полусумасшедший друг его боготворит, что не мешает сваливать все заботы о монстре на своего любимого домоправителя. То есть на меня, многострадального Борщего де Эшафотини. Папа всегда говорил мне: «У тебя слабые нервы, сынок!», когда живший в окрестностях дракон пожирал нашу цветную капусту, а я забивался в погреб; Но, и так всегда бывает с родительской мудростью, только сейчас понимаю, насколько мой отец был прав.
В сердцах пнув ногой стену (это больно!), я запустил канделябр, освещавший мне путь, в глубину ненавистной конуры. Каково же было моё удивление, когда я услышал, как Устюг сначала с интересом обнюхал подсвечник, а затем, аппетитно урча, принялся обгладывать ножку. Металл потрескивал на его острых зубах точно солёные орешки. Так вот оно что! Устюги любят канделябры! Не помня себя от радости, я прибежал на кухню, достал мешочек монет из-под чучела болотного оборотня и понёсся в ближайшую лавку старьёвщика, где скупил все канделябры - большие и маленькие, искусно вырезанные и простые, разваливающиеся и почти новые, тусклые и блестящие, оставив удивлённого старичка богатым.
Прилетев домой, я первым делом вытряхнул мои покупки из мешка, на всякий случай хорошенько протёр и отнёс к двери, за которой в кромешной тьме и зловещих клочьях паутины притаилось домашнее животное моего сумасшедшего друга.
Соблюдая все предосторожности, чтобы Устюг, не дай бог, не вырвался из своего убежища, я стал кидать ему подсвечники один за другим в приоткрытую дверь, морщась, когда до моего слуха доходил скрежет желтых осклизлых зубов о старый металл.
Проглотив штук двадцать, Устюг насытился и, удовлетворённо хрюкнув, повалился на тюфяк с глухим стуком. Я вытер пот со лба и с облегчением облокотился спиной о стену. Долго я так не протяну, не могу ждать, пока Устюг повзрослеет и для доблестных рыцарей прибавится работы. Да, для них - одним чудовищем больше, одним меньше, но мысль, что в наш уютненький, мирный замок повалят искатели славы, нисколько меня не утешала, а наоборот, приводила к небольшому приступу пляски святого Витта.
Устюг отравлял моё существование в прямом и переносном смысле, но реакция моего полоумного работодателя Катарсиса была, как всегда, противоположной. С самого утра он вскакивал в великолепном расположении духа, и едва успев позавтракать, бежал навестить своего дражайшего друга, а после полудня выводил Устюга гулять. И Устюг привязался к нему - то есть не кидался с рычанием, норовя поцарапать полуметровыми когтями. Катарсис раздобыл где-то ошейник с шипами и поводок, больше похожий на корабельный трос, закидывал сие приспособление на мощную шею зверя и, весело насвистывая, вытаскивал его из подвала на свет божий. Устюг сначала упирался, визжа, как все демоны преисподней на вечеринке, но затем вынужден был покориться упорству непоколебимого Катти.