Тропинка плавно перешла в дорогу. Далеко в голубоватой дымке возвышались шпили соседних замков, над крохотными утонувшими в зелени деревеньками курился сизый дымок, донося запах свежеиспечённого хлеба и, это неизбежно - свиней. Вдалеке раскинулись поля и маленькие участки огородов, отвоеванные у рощ. С упоением вдыхая вкусный воздух, я наблюдал, как обвязавший голову красной тряпкой крестьянин с приглушенными воплями спасается от вырвавшегося из загона черного быка...до чего хорошо на природе!
Когда стало жарче, я свернул вглубь фруктовых садов, несомненно, бывших частной собственностью какого-нибудь помещика, но это не могло меня остановить - предчувствие приключения разогнало мои брюзгливые мысли и пробудило в душе чувство авантюризма, которое всё это время предавалось сиесте.
Там, в тени стройных замечательных яблонь, я съел рисовый пудинг, хоть, признаюсь, особого удовольствия мне это не доставило.
Затем, прислонившись к шершавому стволу дерева, я вытянул ноги, отвыкшие от прогулок, и расслабил руки, привыкшие к мойке полов. Несколько раз сквозь шелест листьев и щебетанье птиц до меня долетал гнусавый голос охранника, недвусмысленно прошипевшего: «Найду вора - изрублю в капусту!». Но я, что мне не свойственно, не придал его словам должного значения.
Убаюканный пением сверчков и отсутствием работы, я задремал, а когда проснулся, день уже клонился к вечеру. Расправив слегка затекшие плечи, я снова вышел на пустынную дорогу, залитую апельсиновым закатным сиянием. Однако чем дальше я шел вперёд, а цвет вечера из золотого всё больше становился лиловым, тем сильнее меня охватывало беспокойство.
Ехидный лес... его смутные очертания вот-вот должны были показаться за следующим холмом. Как я уже упоминал, о нём ходила дурная слава. Старожилы рассказывают, будто когда-то лес был как лес, влюблённые ходили туда гулять, а разбойники поджидали на тёмных тропах богатых вельмож и тех же влюблённых, рыцари оправдывали своим девушкам долгую отлучку выездами на охоту в этот лес, в общем, всё шло своим чередом. Пока...вообще-то, никто не мог внятно объяснить, почему влюблённые внезапно перестали гулять, разбойники грабить, а рыцари - пьянствовать, ну, то есть охотиться. Одни с пивной пеной у рта доказывали, что во всем виноват съехавший с катушек Робин Гуд, распугивавший всех влюбленных, отбиравший деньги у разбойников и отдававший их пьянствующим рыцарям. Но другие были твердо убеждены, что вельможи перестали ездить сквозь лес, разбойникам стало скучно и они ушли охотиться к рыцарям на влюблённых. Третьи считали - всё дело в растущих ценах на пиво. Четвёртые отмахивались от третьих, ворча о странных людях, шатающихся там по ночам. Как бы там ни было, нечто странное всё равно творилось, и мне представлялась отличная возможность проверить, что именно. Я не был ни разбойником, ни рыцарем, ни, увы, влюблённым, потому мне не приходилось особо волноваться. Эти истории вряд ли можно было назвать чистой правдой, если взять во внимание тот факт, что рассказывались они в кабачке «Пьяная устрица», приютившемся как раз под сенью Ехидного леса, любимый завсегдатаями за разнообразнейшие коктейли и за байки после их испития. И именно в это славное заведение я твердо решил направиться, прежде чем идти в лапы к лесным демонам, что само по себе не грело мою душу, ну а после - к палачу, бывшему Чёрному легионеру, члену Гильдии Убийц и экс-монаху ордена святого Лойолы.
Внутри кабачка было уютно и тепло, а когда закрываешь невероятно скрипучую дверь, то кажется, что притаившаяся ночь со всеми её невзгодами остается далеко, сдерживаемая весёлым гулом и фиолетовыми огоньками настольных светильников. Из кухни соблазнительно тянуло ароматом поджаренного в оливковом масле филе молодого дракона и холодной свежестью мятного коктейля «Дыхание кентавра».
Я прошел вглубь зала к барной стойке, которую отточенными движеньями протирал бармен. Его звали Бенефис, и нигде, кроме как в «Пьяной устрице» Бенефиса нельзя было застать. Кабачок был его детищем, делом его жизни, с которым он справлялся в совершенстве. У Бенефиса были желтые глаза с сеточкой красноватых прожилок, словно бы немного усталые, но удивительно располагающие к беседе - незаменимое качество для всякого уважающего себя бармена. Длинные черные волосы всегда были заплетены в тонкие змейки, они обрамляли его бледное лицо с пушистыми бровями и спускались на плечи пепельной волной. Это придавало ему некоторую загадочность, добавляя сходство с черными магами, угрюмыми и странными типами, которые время от времени наведывались окрестные деревеньки в поисках того или иного снадобья и затем пропадали так же внезапно, как и появились. К выходкам магов вскоре привыкли, а Бенефис снискал еще большую любовь своим экстравагантным амплуа. Довершали портрет бармена десять метательных ножей, внушительно поблёскивавших на его широком кожаном поясе. И они служили не только украшением. Бывало, если какой-нибудь орк намеревался уйти, не заплатив, один из таких ножей со свистом разрезал клубы табачного дыма, намертво пригвождая полу одежды наглеца к дверному косяку, где, подобно своеобразным трофеям, шевелились от сквозняка уже около шести обрывков плащей и даже одна маскарадная полумаска. Бенефис ещё ни разу не промахнулся, и никто из посетителей не роптал на плохое обращение, поскольку напитки, кушанья и кампания в «Пьяной устрице» всегда были отменными, а сам Бенефис - воплощением любезности. Увидев меня, он отставил стакан, который тщательно протирал, и воскликнул:
Борщего! Давненько ты здесь не появлялся.Всё дела, все дела, Бенефис, улыбнулся я.Ясно. Налить тебе коктейль «Умереть молодым»? Хорошая вещь, должен тебе сказать!Давай, согласился я, чувствуя, что название очень уж соответствует действительности.