— Жарко, — сказал он, — не желаете ли просвежиться?
Его лицо сияло. Он достал из кармана бутылку «Ситро» и поделился со мною. Я сделал глоток, еще глоток, еще. Клянусь, напиток толстяка не был похож на водичку... После этого мне все очень понравилось.
Для начала я чуточку придушил своего соседа слева. Затем я вырвал бутылку у толстяка и долго с ее помощью рубил чью-то лысину, мерцавшую впереди.
— Во дает! — восхитился кто-то сзади. — Свой парень, настоящий болельщик!
Я вместе со всеми скандировал: «Оф-сайт! Оф-сайт!» — хотя с непривычки, наверное, произносил «овца, овца!» Теперь мне это было все равно. Я пел вместе со всеми и плясал на чьей-то согбенной спине. Помнится также, что мы дружно разнесли в щепки несколько скамей, а на прощание подожгли стадион.
...Я пишу эти строки, пользуясь утренними лучами солнца, пробившимися сквозь решетчатое окно в моей новой обители. За эти пятнадцать дней и ночей я должен решить: идти ли мне на хоккей?
Ужасный ребенок
В воскресенье мы бежали с женой под холодным дождем мимо дома Витьки Кошелева, моего сослуживца. Хороший товарищ, семьянин, член товарищеского суда. Правда, строговат, я бы даже сказал, несколько аскетичен.
— Давай зайдем, — предложил я подруге жизни, — погреемся. Конечно, насчет «маленькой» у него ни-ни, сухой закон, но чайком горячим побалуемся. Зайдем! Вот обрадуется... Он тут недавно даже с обидой какой-то говорил, журил нас: «Что же вы, чучелы, не заглянете, игнорируете товарища... Нехорошо это, не по-общественному...»
— Неудобно, — стуча зубами от холода, кокетничала жена, — нагрянуть этак экспромтом, не позвонив. Посмотри, у меня нос не посинел?
— Как стиральный порошок, — проскрежетал я, отбивая «ча-ча-ча» на тротуаре. — Бежим. Нагрянем к Кошелеву.
Через несколько минут мы стучали и звонили в дверь Витькиной квартиры.
— Кто там? — тоненько спросили из-за двери.
— Откройте! — сказал я. — Это друзья Виктора Кошелева.
— Подождите, — отозвался голосок, — я табурет принесу, а то не достаю.
После долгой возни, шебуршания и лязга дверь отворилась. Потирая ногу, на табурете стоял мальчик лет шести.
— Ну, здравствуй, — сказали мы. — Как тебя зовут?
— Саша, — буркнул мальчик. — Здоровеньки булы. Пузырек принесли?
— С ментоловыми капельками? — сюсюкнула жена.
— Ага, с каплями молочка от бешеной коровки, — сказал мальчик, унося табурет на кухню.
Несколько шокированные, мы вошли в комнату и сели на тахте. Тут же появился Саша. Он нес тарелочку с огурцами.
— Вот, — сказал Саша, — выпьем на нервной почве.
— Как? — опешил я. — Как это на нервной почве?
— Не знаю, — ответил Саша. — А можно еще на базе технического прогресса.
— Скажи-ка, — растерялись мы, — ты сказал «на базе»?
— Угу. — Он кивнул. — Это когда самогон два раза пропускают через аппарат новой конструкции. Получается отличный первач. — Саша щелкнул себя по горлу тонким указательным пальцем. — Вы посидите, а я пока в солдатики поиграю.
— Давай, давай, — приободрился я. — В солдатики — это очень хорошо...
Мы немного отходили от холода, туманчик в наших головах мало-помалу рассеивался. Саша что-то передвигал на маленьком столике, бормоча под нос. Я прислушался.
— Не ходи одна, — произнес Саша громче, — а ходи с провожатой... Раз, два, три. Как же ты ходишь, сучья лапа? С трефей надо ходить, с трефей!
Привстав, я увидел на столике трех оловянных пехотинцев, стоявших навытяжку перед кучками замызганных игральных карт.
— Ты никак пасьянс раскладываешь? — изумилась жена, — Где же ты научился?
— Без двух, — продолжало дитя, увлеченное игрой. — Иван Егорыч, ты играешь, старина, как совершенный сапожник. Да-с. И фунт прованского масла!
Мы снова похолодели. Посовещавшись шепотом, мы решили позвонить другим знакомым, жившим неподалеку, и посидеть у них.
— А на кладбище все спокойненько, — запел Саша, раскладывая карты, — от общественности вдалеке... Все культурненько, все пристойненько...
Я вздрогнул и, оглядываясь, набрал номер.
— Привет, — сдавленным голосом сказал я. — Это Дмитрин говорит. Можно к тебе зайти?
— И закусочка на бугорке! — пронзительно закричало дитя. — А я знаю, кем вы работаете. Вы Дмитрин, да? Вы самый первый на работе, да?
— Ну, — я положил трубку, радуясь такому обороту разговора, — наверное, не первый, но...
— Первый, первый, первый! Дмитрин — первый аферист в управлении...
Мы опрометью выбежали в переднюю.
— Давить надо таких, как Дмитрин! — донеслось из комнаты. — Заходите вечерком — дрызнем, дерябнем!
Мы неслись по лестнице, а из квартиры еще слышалось: