— «Изгони же их, и я буду тебе благодарен».
Дух обернулся, дунул на толпу домовых — и они исчезли. Офицер поблагодарил духа, который также исчез вскоре, и дом совершенно очистился от домовых.
III. Видение. — Страстная любовь
В старину разсказывали, что любовь производила чудеса. Век рыцарства наполнен такого рода происшествиями, который свидетельствуют, что точно любовь управляла всеми действиями тогдашняго времени; ныне она также видна, но только в романах, а в сущности почти невероятна, и следовательно тем более примечательна.
Некогда во Французской провинции, известной под именем Лангедока, жили Альфонс и Юлия; они были оба дети зажиточных поселян одной деревни; они имели одинакия наклонности, одинакие почти недостатки, одинакие вкусы, и следственно не удивительно, что полюбили друг друга. Время укрепило любовь сию; никакая порочная мысль с обеих сторон не оскверняла сего чувства.
Альфонсу минуло 21 год, а Юлии 18. Родители, давно замечавшие любовь детей, наконец изъявили согласие на брак, и отлагали день совершения онаго единственно для того, чтобы изготовишься отпраздновать его пышнее.
Двоюродный дядя Юлии, со стороны матери, был богатый купец города Марселя и, нажив огромный капитал, хотя ничем не помогал отцу невесты, но был очень уважаем. Его ожидали к свадьбе, потому что он сам вызвался сделать им сию честь.
Дни, которые проведены в ожидании сего дяди, казались обоим любящимся целыми годами, а приезд его был для них несказанною радостию. Он приехал; обрадованная племянница разцеловала руки своего дяденьки.
Надобно сказать, что сей дядя имел у себя сына, котораго называли Ернестом, и который, пользуясь богатством и слабостию отца своего, предавался покойно всем порывам страстей. Его называли все повесою; девицы и даже молодые мужчины, воспитанные в страхе Божием, его убегали, как язвы.
Лишь только Ернест увидел Юлию, как сильная страсть вспыхнула в его сердце, которая дотоле была ему неизвестна. Он сей час увидел, что не имел надежды, но не привыкши себе ни в чем отказывать, он дал полную волю своей страсти. Невинность Юлии, скромность ея, добродетель, образ обращения, совершенно непринужденнаго и веселый нрав умножали силу сей страсти и заставили его открыться в любви. Юлия удивилась и покойно сказала ему, что чрез три дни рука ея будет принадлежать тому, кому уже давно она обещана. Повеса начал уверять ее, что так как это есть первая любовь его, которой никогда еще не испытывал он, то и не может ей противиться; он продолжал подкреплять свои уверения, напоминая о своем богатстве. Юлия разсердилась в первый раз в своей жизни, ушла от него, не отвечая, и также в первый раз почувствовала печаль, которую спешила сообщить милому своему Альфонсу.
Альфонс, выслушав Юлию, старался ее успокоить тем, что вероятно отец ея, давший уже слово и распустивши о сем слухи, не захочет изменить обещанию, а к тому же и отец Ернеста конечно не согласится, чтобы сын его взял неровную партию. Альфонс успокоил Юлию, но сам страшился сего случая, ибо знал, что богатство Ернеста может много сделать.
Юлия рано легла спать, потому что не хотела видеть соперника своего друга; — а Ернест, пользуясь сим отсутствием Юлии, в вечерней беседе стариков, сообщил им о своей страсти. Отец его, имевший другия намерения нащет супружества, никак не хотел согласиться; но когда Ернест решительно объявил, что он умрет, если не будет мужем Юлии, тогда отец его согласился на все.
Отца Юлии уговорить было легко, потому что он не знал ничего в свете лучше богатства, а присоединив еще к сему то, что дочь его будет женою не крестьянина, а Марсельскаго купецкаго сына, можно, наверно, положить, что с его стороны мало было сопротивления. Любовь в его глазах было такое чувство, которое раждалось только после свадьбы, а иначе еще, была только игра воображения.
В сей же вечер отец Юлии послал к Альфонсу сказать, что условие их о браке с его дочерью рушилось по непредвидимым обстоятельствам, и что его просят не ходить более в его дом.
Легко можно представить себе положение Альфонса: в сердце его замерли все чувства; он машинально вышел из дому отца своего в лес и там провел в слезах всю следующую ночь.
Показалась заря!
— «Вот», — сказал он сам себе в ужасной горести, — последний из моих дней! Вчера я был еще счастлив; вчера я вкушал еще сладостныя надежды и — вдруг лишился всего. Чего ждать еще? Неужели того, чтоб горесть повергла меня на долговременный и мучительный одр болезни? чтобы смерть по маленьку и с адскими мучениями исторгла жизнь мою? Нет! я должен умереть, не пережив моего нещастия; но я должен прежде видеть мою Юлию, пожелать ей счастия, получить последний поцелуй и — тогда умру покойно.
Ночь проведенная без сна и ужасная горесть лишили его снова сил: он пал на землю — и благодетельный сон сомкнул его ресницы.
Между тем отец, на следующее после объяснения утро, вошел к Юлии и сказал ей, что она должна выкинуть из головы Альфонса и приготовиться после завтра быть женою богатаго Ернеста[1], ея двоюроднаго брата.
— «Боже мой!» — вскричала Юлия, «Батюшка! неужели вы хотите разлучить меня с Альфонсом? Неужели?…» — она не могла договорить и упала в постель.
— «Ернест должен быть твоим мужем, и никто другой, — прервал отец строгим голосом. — Ты должна любить Ернеста, я тебе приказываю, а вместе с сим запрещаю отныне видеться и говорить с Альфонсом; — ему еще вчера я объявил это».
Отец вышел, дочь осталась без чувств.
Сей и следующий дни прошли весьма печально для несчастных любовников. — Юлия не выходила из своей горницы и не осушала глаз. Альфонс бродил оба дня около жилища своей любезной. Ужасная скорбь снедала его сердце; он хотел видеть Юлию или своего соперника, но не мог видеть ни того, ни другаго.
Настала ночь. Альфонс вошел на двор отца Юлии. Спущенная с цепи собака стерегла богатыя житницы и конюшню. Она узнала добраго Альфонса, не залаяла, но начала ласкаться.
— «Доброе животное!» — сказал Альфонс, — «о как много ты превосходишь добротою сердца твоего человеков; тот, кто единожды приобретет твою привязанность, тому нечего уже страшишься потерять ее».
Собака поласкалась и побежала на задний двор. Альфонс с трепетом подошел под окошко Юлии. Прислушивается; слышит тяжелые вздохи и всхлипывания своей любезной; сердце его сжимается.
Юлия еще раз хочет видеть небо, которое обещало ей радости и которое теперь есть безмолвный свидетель ея горести. Она отворяет окно и видит своего друга.
— «Боже мой!» вскричала Юлия, — «это ты… Завтра наступит день, который долженствовал соединить нас навеки и соделать счастливыми… Но завтра… нас хотят разлучить… Есть лучший свет, там мы соединимся… Милый Альфонс, прости, поди домой. Если тебя увидят… Боюсь… Прости… Скоро увидишь ты, как я люблю тебя!»
Альфонс не мог выговорить ни слова; все чувства его замерли.
Они поцеловались, поклялись снова любить друг друга вечно, услышали какой-то шум в соседственной горнице и разстались. Юлия закрыла окна, а Альфонс отошел от убежища, где заключалось все, что было для него наидрагоценнейшаго в свете.
Только что начало на дворе светать, как родители Юлии вошли в ея комнату, чтобы одевать невесту в церковь. Но что же они увидели? — Мертвый и обезображенный труп их дочери лежал на окровавленной постели.
Ужас и скорбь овладели несчастными. На крик и вой их сбежался весь дом; но пособить было уже не чем, Юлия была холодна как лед, и приготовления к свадьбе переменились на приготовления к погребению.
Ернест и отец его испугались, и туж минуту уехали в Марсель, а отец Юлии проклинал и алчность свою к богатству, и знатнаго дядю и любовь.
Скоро достигли слухи сии до Альфонса. В ужасной горести вскричал он:
