А фургончик мистера Льдинки тем временем все ближе — динь-динь-динь, динь-ди-лень, — и Мартин Уолпол, любящий пустить пыль в глаза, утирает лоб, тычет вперед пальцем и гордо вопит: «Вижу! Вот он!»
И действительно, вот он — плавно сворачивает с Главной на Линкольна. И ты видишь сквозь сочную зелень листвы, которая в разгар лета столь пышна и обильна, что кажется, ей место не в городишке Среднего Запада, а в тропических джунглях Амазонки, — видишь ослепительный блеск его округлой крыши. Ты отталкиваешь последний, забытый моток спутанной бечевки в кармане, и сердце твое подпрыгивает от радости, поскольку найден еще один четвертак, а значит, хватит на апельсиновую сосульку на палочке, которая заморозит гортань, остудит желудок и окрасит язык в великолепный, пылающий медно-красный цвет, неизменно ужасающий сестру!
Теперь грузовичок мистера Льдинки виден целиком, а перезвон колокольчиков — динь-динь-динь, динь-ди-лень — так громок, ясен и боек даже в этом оцепенелом мареве, что ошеломленный воробей, сбившись с крыла, шустро сворачивает в сторону.
Гавкает пес Расти Тэйлора, и, словно по команде, все вы срываетесь со своих мест и мчитесь со всех сторон, крепко-крепко сжимаете монеты потными пальчиками и стискиваете медяки во влажных маленьких кулачках. И все до единого облизываете губы и завороженно глядите на ярко-голубые буквы, намалеванные на украшающих грузовичок со всех сторон ледяных кубиках, гласящие: «Мистер Льдинка». Мистер Льдинка собственной персоной машет всем своей широкой бледной ладонью из-за руля и сказочно — медленно, с ловкостью капитана океанского лайнера, заводящего судно в док, — останавливает перед вами свой фургон и все хранящиеся в нем чудеса.
«Клубничную трубочку!» — кричит толстый Гарольд Смит, как обычно опередивший остальных, и мистер Льдинка со щелчком открывает одну из шести маленьких дверок на левом борту грузовичка, достает трубочку и протягивает ее Гарольду, затем берет деньги. Не успел ты сообразить, что к чему, а он уже скользнул к правой верхней (одной из четырех задних) дверце, открывает ее: щелчок — и Манди Картер держит свой замороженный кленовый сироп, лижет его и протягивает монеты одновременно. А теперь мистер Льдинка распахивает одну из шести маленьких дверок правого борта: щелчок — и Эдди Морс впивается зубами в верхушку светло-красного хрусткого эскимо с корицей, жует и глотает, и абсолютно счастлив.
Когда же — как всегда на твоей памяти — тихо щелкает верхняя средняя дверца на правом борту грузовичка, и твои монеты ложатся на большую, белую, вечно прохладную ладонь мистера Льдинки, и ты отступаешь, получив предмет своих страстных желаний, лижешь оранжевую сосульку и ощущаешь, как потекла по горлу ее свежесть, ты вновь обнаруживаешь, что восхищаешься плавностью перемещений мистера Льдинки, когда он скользит и приседает, поворачивается и нагибается, кланяется и тянется, переходит от одной маленькой дверки к другой, не ошибаясь и не останавливаясь. Его большое тело несет прохладу, и ты хочешь двигаться так же ловко, когда бежишь, раскинув руки, по площадке, надеясь поймать улепетывающего товарища и зная, что не поймаешь.
Все так знакомо и отрадно: утихающий щебет получивших свое детей; немеющий язык, уничтожающий рыжую сосульку и уже касающийся плоской деревянной палочки; привычная тяжесть горячего летнего воздуха.
Но на этот раз что-то немного иначе — не так, как прежде. Потому что ты совершенно случайно заметил то, на что раньше не обращал внимания. Мистер Льдинка никогда не открывает нижнюю правую дверцу на задней стороне кузова фургона.
Он распахивает все остальные, все до единой. Ты видишь это и теперь, когда приходят новые дети. Щелк, щелк, щелк — открывает он их одну за другой, извлекая банановые брикеты, вишневые завитушки и прочие ледяные сладости, всегда каждую из своей собственной, определенной и предсказуемой дверки.
Но его большая прохладная рука то и дело проскальзывает мимо одной двери, той, что на задней стенке грузовичка, в нижнем ряду, справа. И сейчас ты понимаешь, с легким и даже забавным трепетом, что никогда еще — ни разу за все эти годы, с тех самых пор, как твой старший брат Фред впервые взял тебя за руку и протянул мистеру Льдинке деньги за твою оранжевую сосульку, потому что ты был так мал, что не умел считать, — никогда не видел эту дверцу открытой.
И вот ты уже слизал весь апельсиновый лед, и твой язык снова и снова пробегает по грубой поверхности палочки, не чувствуя ее, и ты неотрывно глядишь на эту дверь, и у тебя сосет под ложечкой, и ты точно знаешь, что должен, обязан открыть ее.