Какая красивая улыбка! Превосходные белые зубы, губы немного ярковаты, словно их обладатель только что ел переспелые ягоды. Мне вспомнилась Ингрид Бергман — то же безмятежное сияние, такие же светлые глаза и черные ресницы, трепещущие под копной грязноватых седых волос. Он был неотразим. Я застенчиво улыбнулась в ответ, и он очень мягким голосом проговорил:
— Привет, Мороженое!
Я никогда не видела более уродливого человека.
Касс подтолкнул меня локтем и объяснил:
— Так он меня называет: Мороженое. Вроде фамилии.
Я неуверенно кивнула, а Сэм улыбнулся, склонившись к малютке Эве и ласково потянув ее за ухо.
— Хочешь сигарету, Сэм? — предложил Касс, протягивая ему пачку «Олд Голд».
Сэм молча взял одну.
— Это моя девушка, Сэм, — мрачно представил меня Касс. — Джули Дин, она ужасно противная. Мейди, это Джули Дин.
Бородатая Женщина мотнула головой и стала шарить рукой по стенке кабины ладонью вверх, пока я не высунула руку в окно. Она схватила мою ладонь и чуть не выдернула меня на дорогу.
— Мейди, — громко сказала я, поморщившись, когда пальцы у меня хрустнули от ее хватки. — Я — Джули.
Она покачала головой, жадно уставившись на крышу кабины.
— Я все про тебя знаю. Он мне говорил. У него такая девушка… — Ее голос сорвался, и она обернулась к Сэму, дико размахивая коробкой с эклерами и громко вопрошая: — Сэм? Она — девушка Мороженого?
Сэм виновато улыбнулся, перехватывая коробку большой мягкой ладонью.
— Не знаю, Мейди. — Мне он шепнул: — Она редко видит людей.
Он говорил так медленно и тихо, что я задумалась, не слабоумный ли он и выбирался ли когда-нибудь из здешних гор…
— Мороженое, — пробормотал он и потянулся к моей руке. — Мороженое, это твоя девушка?
Касс схватил меня в охапку и затряс так, что волосы разлетелись из-под банданы, а зубы застучали.
— Она. Одна и единственная. А ты как думал, Сэм?
Сэм уставился на меня. Я видела, как вспыхивает и гаснет свет на его радужке. Зрачки пульсировали, словно пара гибких черных крылышек, а потом сжались в булавочную головку. Я передернула плечами и беспокойно кивнула.
— Джули, — прошептал он. — Ты — его девушка?
Я кивнула, попыталась что-то сказать, запнулась и отодвинулась от окна.
— Джули Дин, я запомню, — прошептал Сэм и погладил меня по руке. Его ладонь оказалась гладкой, сухой и прохладной, как стекло. — Знаешь, Мороженое к нам ужасно добр.
— А я думала, мороженщиков все ненавидят, — пошутила я.
Сэм, пораженный в самое сердце, замотал головой:
— Мы любимМороженое!
Касс ухмыльнулся:
— Слыхала? Они меня любят. Правда, Мейди? Правда, Эва?
Мейди отрывисто хихикнула и склонила голову набок, так что мне открылась россыпь родинок у нее под подбородком, скрытых в наростах, на которых волосы росли гуще всего, как темные отпечатки пальцев. Я передернулась. Рак, подумалось мне, и я представила, как тонкие темные пальцы щекочут ей горло среди ночи. Малютка Эва засмеялась вместе с матерью, ухватившись за крыло грузовика.
— Мороженое! — завизжала она. — Дай мне мороженое!
Касс широко улыбнулся, подцепил из холодильника еще одну сосульку и бросил ей движением медведя, вытаскивающего на берег форель. Котенок вылетел из травы и сбил сосульку в воздухе. Она шлепнулась к ногам Эвы.
— Завтра подъеду, — крикнул Касс Сэму, забираясь в кабину. — Жди меня.
— У меня есть деньги, — забормотал Сэм. Пошарил рукой в кармане и показал на ладони горсть почерневших и позеленевших от старости монеток. Касс присмотрелся и выбрал три. Эва захихикала, открыв позеленевшие от мороженого зубки.
— Вот и хорошо, — сказал Касс. — Но сейчас мне пора ехать. Поцелуй, малютка Эва?
Она отскочила на крыльцо, повернулась к нам и замахала руками, как пластмассовая вертушка, а потом скрылась за дверью. Касс завел мотор и помахал на прощание.
— Пока, Мейди, Сэм. На завтра особые заказы будут?
Мейди выкрикнула:
— Эклеры! — и заковыляла к крыльцу.
Сэм еще на минуту задержался, гладя ржавые колпаки фар.
— Еще приедешь? — спросил он наконец.
— Конечно, Сэм, — крикнул сквозь шум мотора Касс. — Завтра!
Сэм кивнул, поднял руку и раскрыл ладонь в скупом прощальном жесте.
— Завтра, — повторил он и отступил от тучи пыли и травы, взметнувшейся за нами.
Через минуту они скрылись из виду за дубами и изгибами дороги. Касс по-собачьи ухмыльнулся, повернулся ко мне:
— Что скажешь?
Я закурила сигарету, глядя сквозь сумерки на красно-золотые поля, обвалившиеся каменные стены и гнилые столбы. Долго не отвечала, потом сказала:
— По-моему, это грустно.
— Грустно? — удивился Касс. — Малютка Эва показалась тебе грустной?
— Господи, они такие бедные. Как будто месяцами не видят настоящей еды.
— Грустно? — повторил он. — Грустно? Я думал, они тебя развеселят.
— Касс! — Я тряхнула головой и пинком отбросила пустую бутылку. — Ты их подкармливаешь.
— Я им ничего даром не давал, — возразил он. — Они заплатили за мороженое.
— Я же видела, ты дал им коробку эклеров.
Он отчаянно замотал головой, дергая руль.
— Он их купил, Джули. Заплатил.
— Пятьдесят центов за пирожные на десять долларов.
— Что ты говоришь? Ну что ты говоришь? — возмутился Касс. — Я им мороженое продал. — Его лицо густо порозовело, так что даже щетина налилась краской.
Я ссутулилась, привалившись к холодильнику, и упрямо отводила взгляд:
— Слушай, Касс! Не мое это дело, но на что ты тратишь свои деньги…
— Заткнись! Заткнись, а? Что ты понимаешь? Они не нуждаются в мороженом. Они его любят! Вот почему я туда езжу. А вовсе не…
Он замолчал, со злостью включил и снова выключил радио.
Мы ехали молча. Темнело, дорога шла под уклон. Ночь, как темная вода, заполняла ущелья до краев. Я повернулась закрыть окно — хотелось отгородиться от остывшего воздуха и от самой ночи, но ручка была отломана. Блеснули первые звезды, деревья начали клониться под порывами ветра. Я потерла плечи и пожалела, что не взяла свитер. Касс молча пошарил под сиденьем и бросил мне грязную шерстяную рубашку. Я с благодарностью натянула ее и наклонилась его поцеловать.
— Я — твоя девушка? Ты им так сказал?
Он пожал плечами и переключил передачу. Вел машину, почти уткнувшись лицом в грязное стекло, поправлял очки на переносице, словно они могли помочь разглядеть в темноте «тоннель» между соснами и дрожащими осинами.
— Черт, — пробормотал он, — как темно!
Я кивнула, кутаясь в его рубашку и вглядываясь в ночь. Казалось, день содран, как кожура, и обнажилась темная, пульсирующая сердцевина гор, их ядро. Я высунула голову в окно и в алом свете хвостовых огней заметила лисицу, которая, подняв черную лапу, глядела нам вслед. Потом начался прямой участок, дорога шла ровно и походила на древко темноты в сердце земли. Над головой сплетались ветки; цветы скользили по ветровому стеклу, обдавая нас сонным ароматом. Касс вырубил мотор, и машина покатилась под уклон; фары высветили кролика, который не стал убегать, а смотрел на нас с обочины красными глазенками. Я зевнула и свесила руку за окно.
— Ядовитый плющ, — предупредил Касс, но и сам высунул в окно руку с сигаретой, и искры смешивались в полете с бражниками и златоглазками. С деревьев колокольчиками свисали большие белые цветы; я поймала одну кисть, затащила в окно, обломив ветку, и нас обдало пыльцой и росой.