— Синьор Хэдли… — тихо окликнула его синьора.
Она подняла с бархатного сиденья стула несколько длинных золотистых прядей, перевязанных черной ниткой. Это все, что они нашли, — хотя, возможно, волосы принадлежали давно умершей хозяйке Кастель-Джордано.
Под дверью, ведущей во дворец, возникла полоска света, и Хэдли отважился постучать. Дверь открыл старик в старинной мрачной черной ливрее — Балдассаре, мажордом; служанки услышали шум и отправили его выяснить, в чем дело. Выслушав их сбивчивые вопросы, он покачал головой. Нет, здесь не видели девушку-англичанку. Палаццо был в трауре — графиня Джордано наконец испустила дух.
Они снова извинились, и Балдассаре смотрел, как они с трудом спускаются по лестнице. Затем подняли тревогу. Полиция обыскала палаццо и допросила слуг, но безрезультатно. И все же Хэдли, вопреки доводам рассудка, был убежден: Сьюзен Филд посещала забытую комнату, где пахло мускусом.
Она там… словно нашептывал ему кто-то… и вошла в дверь, ведущую во дворец. С самого начала он знал, что ее судьба определена одиночеством и оскорблениями, которые пришлось вынести. В те первые часы они с синьорой поспешили в комнату девушки. Она оказалась опрятной, девичьей; позднее выяснилось, что пропала лампа. На туалетном столике лежала белая сумочка, которую помнил Хэдли, но «доказательства» исчезли. Там лежало лишь письмо, которое он сразу прочел и которое показалось ему ужасно жестоким. Он сравнил добродушного Джейми со старым негодяем — Филдом-старшим, спустя четырнадцать лет, отказавшимся от отцовства и сделавшим Сьюзен парией в обществе.
Когда его несчастный друг Джейми уехал, он остался, но его любимая Венеция теперь казалась ему зловещей. Было ужасно, если Сьюзен Филд умерла. А если она еще жива? У него начались видения. Молодая женщина в глубоком трауре, под густой вуалью, едет в гондоле к острову-кладбшцу. Старик — может быть, это Балдассаре? — покупает открытки на площади. Во сне он видел девушку, одетую как куртизанка, с маской в виде мертвой головы. Она произнесла: «О, все еще любопытнее, чем вам кажется, мистер Хэдли!» — и под маской оказалось лицо Сьюзен, живой и невредимой, с горящими глазами.
Он сохранил ее тайну; она стала его собственной. Брошенную всеми девушку действительнособлазнили… Ее заманила к себе некая Госпожа. В отчаянии, сидя в той комнате, он снова всматривался в дорогой, но зловещий гобелен, на котором был выткан фрагмент большой картины. Конечно, это Гварди [108]или «школа Гварди». Как она могла называться? «Дом свиданий» или даже «Сводница». Светская женщина в маске ведет девушку в некий дворец, а подозрительные маски ухмыляются с моста.
Хэдли даже расспросил синьора Венира о палаццо Кастель-Джордано и его обитателях. Да, кое в чем эта семья действительно оказалась уникальной. В качестве награды за какую-то услугу, оказанную государству, титул и пришедшее в упадок поместье было разрешено наследовать по женской линии. В последнее время не происходило ничего скандального, но в пятнадцатом веке одного из членов семьи обвинили в колдовстве; его жертвой стала графиня, остававшаяся молодой и красивой так долго, что об этом стали судачить. Но в конце концов она тоже состарилась. Говорили, что демон покинул ее. Была ли она одержимой? Да! Некоторые до сих пор верят в подобные вещи. Один ученый — венецианец, разумеется, — предположил, что одержимость дьяволом не обязательно ужасна и разрушительна. Синьор с улыбкой процитировал его:
— Ведь каждый из нас мечтает о родственной душе.
Шестнадцать лет спустя Хэдли, украшенный медалями и сединой, привез свою молодую жену на представление «Сказок Гофмана» в Парижской опере. Второй акт показался ему скучным, и он вышел из ложи, чтобы размяться. Приятная мелодия венецианской баркаролы преследовала его в мраморных коридорах. Высокая женщина, закутанная в плащ, прошла мимо и остановилась в ожидании, пока он не поравняется с ней. Она была безмятежной и прекрасной; коротко подстриженные волосы окружали ее лицо золотой аурой. Она улыбнулась, взглянув ему прямо в глаза.
— Ах, синьор Хэдли, мы с вами знали настоящую Венецию…
Потом он не мог вспомнить, говорила она по-английски или по-итальянски. Когда он неуверенно улыбнулся, она сунула ему в руку какой-то небольшой предмет и поспешила вниз по большой лестнице к группе дам и джентльменов, с нетерпением смотревших в ее сторону. Хэдли в изумлении застыл на месте. Он обнаружил, что сжимает в руке крошечный веер из черных лакированных палочек — новый, без надписей. И он вспомнил, где видел точно такой же; открыл веер — тот был не больше его ладони.
ГРЕГОРИ ФРОСТ
Дивертисмент
(Пер. О. Ратниковой)
«Книжное обозрение» газеты «Вашингтон пост» в лестном отзыве сравнивает Грегори Фроста с Дж. Р. Р. Толкиеном, Эвангелиной Уолтон и Теренсом Уайтом. Писатель родился в городе Де-Мойн, штат Айова, сейчас живет в Филадельфии с женой и огромным котом по кличке Пут.
Фросту принадлежат романы в жанре фэнтези «Лирек» («Lyrec»), «Тэйн» («Tain») и «Ремскела» («Remscela»), а также несколько десятков рассказов в жанрах хоррор, фэнтези и научной фантастики. Фрост печатался в таких журналах, как «Azimov's», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Twilight Zone» и «Night Cry», и в антологиях «Потрошитель!» («Ripper!»), «Тропические холода» («Tropical Chills»), «Лиавек» («Liavek») и «Приглашение в Камелот» («Invitation to Camelot»).
«Дивертисмент», подобно рассказу «Лизавета», вошедшему в первый выпуск нашей антологии, впервые был опубликован в журнале научной фантастики. Однако нам кажется, что теперь он на своем месте — в сборнике произведений в жанре хоррор.
Написано для семинара писателей «Сикамор Хилл» (1987).
В центре круга примерно из тридцати туристов одиноко стояли полированные клавикорды. Хотя все окна в комнате были задернуты тяжелыми шторами, поверхности инструмента ослепительно сияли, отражая свет невидимых ламп. Туристы покашливали и вполголоса переговаривались, обсуждая предстоящий концерт. Большинство слабо себе представляли, что именно сейчас увидят. Они переминались с ноги на ногу, так как до прихода хозяина их просили не садиться.
Вот он наконец появился — коренастый человек в костюме восемнадцатого века, с окладистой черной бородой, начинавшей седеть. Его звали Петер Теллье. Он кивнул собравшимся и опустился в одно из больших кресел орехового дерева, обитых тканью, которые стояли прямо позади стула исполнителя. По этому сигналу туристы тоже расселись. Ближайшее к хозяину кресло, выполненное в стиле бидермейер, осталось незанятым.
Через несколько секунд перед Петером Теллье буквально из ниоткуда материализовался юноша, который затем направился к инструменту и с величественным видом уселся перед клавиатурой. Как и Петер, он был одет в старинное платье; фалды красного сюртука свисали со стула. Юноша Моцарт скрестил ноги, оглянулся и, блестя глазами, посмотрел на Петера в упор.
Увидев это, Петер Теллье поставил свое кресло в нужной точке, чтобы их глаза — его и Моцарта — встречались, когда юный композитор оглядывался. Он очень надеялся на взаимный интерес, а если повезет, и на дружбу с юным дарованием. Ему так хотелось с кем-то дружить, но мечта уже давно казалась несбыточной. Этот взгляд говорил о чем-то важном, но был обращен не к нему. Кому он предназначался? Сестре? Отцу? Трясущемуся старику-архиепископу? Заглянув в потрепанную энциклопедию музыки, Петер решил, что Моцарт смотрит на Михаэля Гайдна, [109]которому пообещали нечто интересное. Значит, Гайдн пришел не зря.
Какие тяжелые веки, подумал Петер. Глаза казались слишком большими для узкого личика Моцарта. Маленький напудренный парик заканчивался валиком, который тянулся позади головы от уха до уха. Юноша напоминал Петеру ягненка. «Который спокойно пасется», [110]— пробормотал он, затем смущенно огляделся, но никто, очевидно, не расслышал его слова. Сестра не пришла; наверное, она даже не представляет, который час. Разномастные стулья, собранные из соседних заброшенных домов, были расставлены в виде полукруга на приличном расстоянии от кресел Петера и Сюзанны. «Агнец Божий, — произнес он почти как молитву, — принесенный в жертву на алтаре Зальцбурга». Это была строчка из рассыпавшейся в руках энциклопедии, застрявшая у него в голове; она могла относиться не только к Моцарту, но и к нему самому.
109
110
Намек на название фрагмента из «Охотничьей кантаты» И. С. Баха «Овца может пастись спокойно».