Лаборд шагнул к ней. Она стояла в дверях, не двигаясь.
— Убирайся с дороги!
— Я не могу тебя остановить. Ты это знаешь.
Бен толкнул ее, и она отступила назад. Он толкал ее в грудь, прочь, в коридор. Женщина не сопротивлялась. Казалось, что он прикасается к холодной яичной скорлупе.
— На этот раз ты бросишь даже свою одежду? — спросила она.
— На этот раз я избавлюсь от вас, клоуны! — ответил Лаборд. Затем он пробежал по коридору и спустился по лестнице; отбросил занавеску, открыл дверь и вышел в иллинойсскую ночь. Его машина была припаркована на другой стороне улицы. Там стояли остальные — четверо. Хрупкие, словно бумага, они прислонились к машине и явно ждали его.
«О боже! — подумал Бен. — Этого не может быть!»
— Какого дьявола вам от меня нужно? — пронзительно вскрикнул он.
Они ничего не ответили, просто стояли и смотрели на него. Трое мужчин и еще одна женщина. Он видел сквозь их тела темные очертания своей машины…
Бен свернул направо и побежал. Он не боялся. Это был не ужас, а всего лишь страх. Бросить белье в комоде и машину. Оставить позади все, что есть, всю эту жизнь. Забыть о деньгах в комнате. Бежать. Просто… бежать.
Миновав квартал, Лаборд заметил огни мини-маркета и свернул к нему. Он бежал навстречу свету: в свете желтых огней адские существа не отбрасывают теней. А позади пятая молочно-белая фигура вышла из дома и присоединилась к своим попутчикам.
В течение следующего года они трижды настигали его. Первый раз — в Кливленде, вчетвером. Три месяца спустя, когда он выходил из междугородного автобуса на главном автовокзале в Манхэттене, они поднимались на эскалаторе навстречу. Двое — мужчина и женщина, которая вошла в его комнату тогда, в Скоки.
Круг замкнулся, и Бен вернулся домой. Не в Чикаго и не в Новый Орлеан. Он завершил свой путь. Семь миль к югу от Сидер-Фоллза, штат Айова, по узкой дороге из Ватерлоо в Гудзон. Родные места не изменились — та же плоская равнина, засаженная кукурузой. Бен вернулся сюда в конце сентября, когда гнетущая жара спала и наступило время надевать куртки, застегивать молнии.
На месте его дома зиял лишь фундамент, поросший сорняками; стены рухнули, когда огонь потух. Осталась одна стена. Несколько досок и бревен, составлявших ее каркас, стали серыми от дождя и непогоды.
Он сел там, где когда-то были каменные ступени, ведущие к парадному крыльцу, и положил рядом дешевый полиэтиленовый мешок со своими пожитками. Именно здесь последние два преследователя подошли к нему поговорить.
Бен увидел их на грязной дороге, тянувшейся среди недавно убранного поля. Кукурузные стебли скрипели на ветру, и он сдался. Хватит плыть по течению и бежать за ветром! Достаточно! Он сидел и смотрел, как они идут по дороге, на каждом шагу поднимая небольшие облачка пыли. День клонился к вечеру, и сквозь их тела проглядывали облака, линия горизонта и птицы, взлетавшие в небо.
Они подошли и остановились, глядя на него. Бен сам начал разговор:
— Садитесь, бросайте свою поклажу.
Мужчине, казалось, было лет сто. Он улыбнулся Бену и произнес:
— Спасибо. Нелегкое путешествие! — Он тяжело опустился на каменную ступеньку и вытер лоб, на котором не виднелось и следа пота.
Женщина стояла перед Беном, выражение ее лица было неопределенным, как у человека, проделавшего утомительный путь и с облегчением узнавшего, что он добрался до цели.
— Кто вы такие?
Женщина взглянула на старика и ответила:
— Не было студентки по имени Дорис Бартон, которая якобы погибла в автокатастрофе в Западном Техасе. Не было астматика по имени Милфорд Стербэнк, который пятьдесят лет чинил одежду. И не было Генри Читхэма, водителя такси из Питсбурга.
Лаборд переводил взгляд с мужчины на женщину и обратно.
— А вы кто?
Женщина на миг отвела взгляд. Сквозь ее туловище виднелось заходящее солнце. Она сказала:
— Я должна была быть Барбарой Ламартини. Ты проезжал через Сент-Луис в тысяча девятьсот сорок третьем году.
— Я родился в сорок девятом.
Старик покачал головой:
— Гораздо раньше. Если бы ты не сражался со мной во Второй дивизии в лесу Белло,[10] я был бы Ховардом Штроссером. Мы пять минут сидели в одном окопе первого июня тысяча девятьсот восемнадцатого года.
— Это бред какой-то…
— Нет, — устало произнесла женщина, — просто конец.
— Конец чего?