Когда он открыл глаза, между штор пробивалась полоска дневного света. Наступило Рождество. В прошлом году в этот день Дэвид стремглав сбежал по лестнице, чтобы перещупать все предназначенные ему свертки, лежавшие под елкой, и догадаться об их содержимом. Но сейчас он оттягивал встречу с бабушкой и дедом, опасаясь, что выдаст себя. Мальчик надеялся, что бабушка еще спит. Но тут из кухни донесся голос матери:
— Мама, позволь мне приготовить завтрак. Это будет для тебя еще одним подарком.
Дэвид не осмеливался спуститься, пока она его не позвала.
— А вот и рождественский мальчик! — воскликнула бабушка так, словно он был главным виновником торжества, и так крепко обняла его, что Дэвид с трудом поборол внутренний протест.
— Кушай, а то не вырастешь!
Ее бурный порыв вытеснил воспоминания о вчерашнем ужине. Дэвид постарался заесть его завтраком, а затем вызвался помыть посуду. Не успел он закончить, как бабушка крикнула:
— Быстренько наверх, посмотрим, что принес Санта! Я волнуюсь не меньше тебя, Дэви.
В гостиной дедушка раздавал подарки, а вспышки лампочек на елке словно передавали какое-то секретное сообщение. Дедушка с бабушкой подарили Дэвиду книжки с головоломками и рассказами о супергероях, мама — компьютерные игры.
— Спасибо, спасибо, — повторял он, зачастую просто из вежливости.
Когда ему вручили последнюю игру, бабушку угораздило подсказать:
— Кого ты должен благодарить? — И сразу, словно испугавшись, что испортила ему настроение, она добавила: — Надеюсь, он слышит.
— Никто не слышит, — возразил дед. — Здесь никого нет.
— Не говори такие вещи, Том. Не в присутствии Дэви.
— Ничего страшного, мама. Дэвид, ты ведь знаешь правду, верно? Скажи бабушке.
— Санта-это просто сказка, — произнес Дэвид и почувствовал себя так, словно отнимает игрушку у малыша. — На самом деле, чтобы купить подарки, людям приходится копить деньги.
— Он должен был это узнать, раз уж это Рождество получилось таким скромным, — сказала мать. — Ты же видишь, как хорошо он себя ведет. Мне кажется, он переживает даже меньше, чем я.
— Извини, Дэви, если я тебя огорчила… — пробормотала бабушка, и вправду выглядевшая смущенной.
— Вовсе не огорчила, — отозвался Дэвид, не в последнюю очередь из-за того, что глаза у бабушки подозрительно увлажнились. — Прости, если я тебя расстроил.
Она покачала головой, и щеки у нее при этом болтались, как у резиновой маски, которая вот-вот свалится. Взгляд бабушки снова был прикован к окну.
— Значит, ему там все равно, да? Он просто старая пустая скорлупка. Может быть, его уже можно снять?
— Лучше подождать до Нового года, — сказал дедушка и с неожиданной горечью добавил: — Мы же не хотим новых несчастий.
Бабушкино выцветшее продавленное кресло с облегчением скрипнуло, когда она выбралась из него.
— Куда ты? — недовольно окликнул ее дед и, прихрамывая, двинулся следом.
Он не переставал ворчать на нее, пока она, стоя под окнами, долго, не отрываясь, смотрела на крышу. На этот раз бабушка не кричала и не пыталась разговаривать с Сантой, однако, вернувшись, казалась по-прежнему встревоженной.
— Мне не нравятся его передвижения с места на место, ведь внутри у него ничего нет, — сказала она, прежде чем спохватилась, что рядом Дэвид. — Может быть, Дэви, в нем, как в бобах, завелся червяк, вот он и егозит все время.
Дэвид ничего не понял и не был уверен, что хочет понять, но тут поспешно вмешалась мама:
— Не сыграть ли нам в какую-нибудь игру? Мама, какая тебе нравится?
— Как же она называется? А, да — Лоллопия. Та, что с маленькими домиками. Слишком маленькими, чтобы подходить для таких толстяков. Лоллопия.
— Монополия, — поправила ее мать.
— Лоллопия, — не обращая внимания, продолжала бабушка и добавила: — Не хочу я в это играть. Слишком много арифметики. Какая твоя любимая, Дэви?
Его любимой игрой была именно «Монополия», но он решил этого не говорить, скорее ощущая, чем осознавая повисшее напряжение.
— Выбирай сама.
— Лудо![1] — воскликнула бабушка и захлопала в ладоши. — Джейн, я играла в нее каждое воскресенье с твоими бабушкой и дедушкой, когда была как Дэви.
Хотел бы он знать, забыла ли она правила игры или просто, по своему обыкновению, вела себя так, словно ей было шесть лет. Она умоляла, чтобы ей разрешили передвинуть фишки, когда у нее не выпадала шестерка, и все норовила переставить их на большее количество клеток, чем показывал брошенный кубик. Дэвид ей поддавался, но дедушка сопротивлялся и напоминал, что она должна бросать кубик положенное число раз, чтобы провести свои фишки к дому. После нескольких партий, во время которых бабушка с комичной, постепенно ослабевающей подозрительностью косилась на то, как переставляют фишки ее противники, мать Дэвида спросила:
— Кто хочет пойти прогуляться?
Согласились все, а это означало, что им не удастся двигаться быстро и уйти далеко от дома.
Дэвид поневоле позавидовал мальчишкам, которые гоняли на велосипедах или носились с пистолетами. Бледный свет, сочившийся с облачного морозного неба, казалось, обесцветил все украшения на одинаковых улицах, хотя некоторые детали все-таки отличали один квадратный приземистый домик от другого.
— У нас красивее, правда? — повторяла бабушка, напряженно обшаривая крыши хмурым взглядом. — Там его тоже нет, — не раз слышал Дэвид ее бормотание, а когда показался их дом, она заметила:
— Смотрите, он не пошел за нами. Мы бы его услышали.
Она сказала, что на крыше ничего не изменилось, — да и не могло измениться, убеждал себя Дэвид, — однако, возвращаясь в дом, он ощущал тревогу.
Приготовление рождественского обеда прошло спокойно.
— На кухне должна быть одна хозяйка, — было сказано матери Дэвида, предложившей помощь, однако ей пришлось сначала напомнить бабушке включить духовку, а потом не позволять раньше времени вытаскивать оттуда индейку. Пока еда готовилась, бабушка спорила с дедом и мамой о давних событиях, а Дэвид пытался сидеть тихо, уткнувшись в книжку с лабиринтами. За обедом мать, чтобы не огорчать бабушку, почти силой заставила его доесть все. Что он и сделал, а потом изо всех сил старался не обращать внимания на боль в желудке, пока мыл посуду, а бабушка критиковала чуть ли не все телепрограммы, которые включал дедушка.
— Не слишком-то рождественская передача, — всякий раз заявляла она, причем каждое замечание сопровождалось взглядом в сторону зашторенного окна. Опасаясь, как бы она не выдала чего-нибудь похуже (у Дэвида создалось впечатление, что и мама с дедом боятся того же), и измученный коликами, он едва дождался, когда мать наконец объявила:
— Думаю, кому-то пора в постель!
Судя по тому, что бабушкины губы зашевелились в поисках подходящих слов, Дэвид подумал, уж не приняла ли та слова дочери на свой счет.
— Иду, — отозвался мальчик, но, прежде чем уйти, ему пришлось вытерпеть все объятия, поцелуи и троекратные пожелания счастливого Рождества.
Дэвид зашел в ванную, надеясь, что шум воды заглушит неприятные звуки. Потом повалился на кровать. Ему чудилось, что он прячется за кулисами, как это было в прошлом году во время рождественской школьной постановки, когда он ожидал своего выхода на сцену, а родители, молитвенно сложив руки, сидели в зале.
Мерцание и жужжание за окном, от которых не могли спасти даже плотные шторы, вполне заменяли сценические эффекты, а сквозь доносившееся снизу бормотание телевизора Дэвиду слышались звуки надвигающейся драмы. Хорошо, хоть скрипа на крыше не было. Мальчик старался думать о прошлом Рождестве, но продолжал чувствовать острый несвежий вкус нынешнего, пока сон не затуманил его сознание и он не отключился.