— О чем вы хотите узнать?
— Об Акакии, — сказала я.
Мне не нужно было ничего больше говорить. Трифон был могучим человеком, но при звуке этого имени он, казалось, стал меньше ростом. Он кивнул, словно давно ждал этого вопроса, но молчал, и я подтолкнула его к разговору.
— Почему вы его терпите?
— Вы ничего о нас не знаете, а если и знаете, то гораздо меньше, чем думаете, — ответил он. — Да, мы верим в Бога, но мы также верим в то, что, если человека убили, его душа вселяется в сердце убийцы, чтобы терзать его.
Я заметила, что это любопытное верование, однако оно не имеет отношения к делу.
— Не имеет отношения? — повторил он. — Именно поэтому мы оставили это чудовище в живых. Именно поэтому он такой, какой он есть. Его отец убил соседа — я уверен, что непреднамеренно, в гневе, но так вышло. Через несколько недель родился этот мальчик. Он был рожден злобным, жестоким и хотел только одного — уничтожить самого себя и свою семью. Вот откуда мы узнали, чья у него душа, вот почему его семья покрыта позором.
— Но почему вы говорите, что он навредил только своей семье? А как насчет дома, ушедшего под землю? Как насчет его несчастных обитателей?
Трифон уставился на меня, как на дурочку.
— Это был его дом. Там жила его семья. Он уничтожил его. — И, словно желая, чтобы я ушла, он отодвинул свою чашку.
Но я еще не закончила.
— А что сталось с моей предшественницей? — спросила я.
— С ней? Она присутствовала при этом, потом сбежала от нас. С ней ничего не случилось, и с вами тоже ничего не случится. После этого Акакия долго никто не видел. Семья его жила в нищете. Они сказали, что он впал в спячку и скоро умрет. Мы поверили им, Боже милосердный, мы надеялись на это. Ему следовало умереть. Тогда мы и послали за вами. И вот вы здесь. Акакий слабее, чем прежде, так что оставьте его в покое, оставьте его гнить. Просто не убегайте в страхе, иначе нам придется нанимать другую учительницу. Он — само зло, но он вам ничего не сделает, только напугает. Тем более в доме Шалдина, где он боится Ларисы — она сильнее его, да и всех нас. Видите, я же говорил вам, что вы ничего не знаете о нас. Каждый из нас обладает долей могущества, но мы действуем осторожно и не пользуемся им без нужды. Иначе мы все выглядели бы, как Акакий. Теперь вы знаете, почему мы поселили вас туда, несмотря на возражения Шалдина.
— Нет, — возразила я, — нет, она не убежала.
— Что? Кто не убежал?
— Ваша последняя учительница. Она мертва. Акакий высосал из нее жизнь.
— Чушь. Вы думаете, что он всесилен?
— А разве нет? — усмехнулась я. — Тогда я скажу вам, мудрый атаман, почему я считаю, что Акакий убил учительницу, — потому что он делает то же самое со мной. — Я хотела показать ему отметины, синяки и шрамы, но не могла — на мне была блузка с высоким воротом, чтобы скрыть их. К тому же я знала, что он мне просто не поверит. У него была своя вера, как и у всех жителей деревни — ведьм и дьяволов или кем они там были. Я, разозлившись, поднялась и вышла из лавки. Я не была демоном, как и моя предшественница; мы были совершенно другими людьми — жертвами.
Вечером я отправилась в церковь, в обычную православную церковь, какую можно найти в каждом селе. Я молилась за свою душу, хотя подумала, что Господь, наверное, давно уже не заглядывал в это место и не слышит меня. Потом я вернулась в дом Шалдина. В голове у меня мелькали противоречивые мысли; сидя на кровати, я заметила свой чемодан и подумала, что мне следует прислушаться к инстинкту и бежать отсюда. Я могла бы угнать телегу, но как вытащить отсюда чемодан — ведь обитатели дома заметят это? Я оказалась в ловушке, понимаешь, капитан? Я не могла уехать и не могла надеяться остаться в живых — мне оставалось договориться с Акакием. Я подумала, что, возможно, мне удастся убедить его оставить меня в покое.
За ужином я не сказала ни слова о своих намерениях, но, когда стемнело, разделась и не стала закрывать ставни. Я откинулась на подушки и стала ждать. Я попыталась немного почитать, взяла Гоголя, но не смогла сосредоточиться, поэтому отложила книгу, легла и продолжала ждать.
В конце концов я, должно быть, задремала. В этот момент Акакий постучал в стекло. И снова за спиной у него клубился туман. Он ухмылялся. Я села в постели и сказала как можно более сурово:
— Я хочу поговорить с тобой.
На миг мой тон отпугнул его, но затем на лице его снова появилась злобная усмешка, и он оказался в комнате.
— Ложись, — сказал он, — я не хочу с тобой разговаривать. Мне нужна твоя жизнь, а не разговоры.
Я попыталась не поддаваться его чарам, но тело мое повиновалось ему против моей воли. Но говорить я могла, и я произнесла:
— Делая это, ты сжигаешь свою жизнь. Остановись, иначе ты будешь навеки проклят.
Он рассмеялся, и смех его перешел в кашель.
— Мне все равно конец, — проскрежетал он. — Но ты поможешь мне прожить еще немного.
— Но почему ты не прекратишь это, почему не хочешь обрести покой? — спросила я его.
— Потому что я слишком сильно люблю этот огонь. Что мне жизнь без него?
Глаза его закатились в экстазе, и внутренний огонь поглотил его. Мебель в комнате задрожала и начала двигаться. Кровать подо мной затряслась, заскрипела. Взгляд слезящихся глаз Акакия остановился на мне.
— Тебе этого не понять, — сказал он. — Если бы ты поняла, ты бы поддалась искушению и погрузилась в наслаждение вместе со мной; но таким, как ты, недоступно наше знание.
— А почему остальные не уничтожают себя, подобно тебе? — спросила я. — Почему жители села не опустошают его ради чувственного удовольствия?
— Они боятся. Но мне надоело с тобой разговаривать. Замолчи.
Он выпрямил свою искалеченную руку, и она снова стала нормальной; когти блеснули, словно заточенные. Та часть моего сознания, над которой он имел власть, возжелала, чтобы он снова вонзил их мне в грудь. Я испугалась сама себя, попыталась вырваться, но меня, должно быть, поразил паралич. В этот момент позади него возникла какая-то фигура. Тонкие руки схватили лапу, нависшую надо мной, и оттолкнули уродца. Я снова смогла двигаться и, повернув голову, увидела Ларису. Она резким шепотом произнесла несколько слов на казачьем диалекте, которого я не понимала. Должно быть, она обругала Акакия, потому что он в ответ плюнул на нее.
Голова его запрокинулась назад, зубы заскрежетали. Он дернул шеей, Ларису отбросило прочь, и она, споткнувшись о стул, рухнула на пол. Мне показалось, что Акакий увеличился в размерах, вырос до потолка. Весь дом застонал и содрогнулся.
Лариса быстро поднялась; из ее носа текла кровь.
— Акакий, — проговорила она.
Он покачал головой и ответил:
— Ты опоздала. Я получил новые силы от учительницы, и зря ты сейчас вмешалась.
Он приблизился к ней. Я села, но голова у меня закружилась, все поплыло перед глазами, и я повалилась на бок, прижавшись щекой к прохладной обложке книги. Дом содрогнулся еще раз. Я поняла, что он сейчас уйдет под землю, как тот, другой. Я двумя руками схватила том Гоголя, вскочила и ударила Акакия книгой по затылку. От удара он отлетел к двери, и я услышала треск кости. Я решила, что убила его, но когда мы с Ларисой перевернули тело, то увидели, что у него всего лишь сломан нос. Она едва держалась на ногах, и я заставила ее сесть на стул, о который она споткнулась, и вытерла кровь с ее лица. На щеках я заметила морщинки — во время короткой схватки она постарела на несколько лет.
— Он будет приходить к вам каждую ночь, — сказала она мне. — У нас в каждом поколении попадается такой, как он, человек, приносящий вред до тех пор, пока собственная злоба не уничтожит его. Зло всегда пожирает само себя. Но у нас никогда прежде не жили чужаки. Теперь это зло распространится за пределы села.
— В мире и без того есть зло, Лариса, — возразила я.
Она кивнула:
— Верно, но никогда прежде зло не охотилось за вами.
Я удивилась, почему на шум не пришел никто из обитателей дома.
— Их усыпила магия Акакия.
— Но почему же вы не избавитесь от него? — удивилась я. Это казалось мне самым разумным решением, но Лариса только покачала головой.
— Вы не понимаете нас, — сказала она. — Он — само зло, но все же он один из нас. Мы ненавидим его, но должны его терпеть. Таким образом он уничтожает только самого себя, и никого больше.